20 мая исполняется 65 лет русскому писателю и учёному-японисту Борису Акунину (настоящее имя Григорий Чхартишвили). В чём феномен одного из самых успешных писателей России? Мы попросили его коллег по писательскому цеху поделиться с редакцией ГлагоL своим мнением.
Андрей Новиков-Ланской, писатель-художник:
фото: снимок с экрана youtube.com
О Борисе Акунине принято отзываться пренебрежительно. Кажется, я ни разу не слышал о нём доброго слова. Для одних он — безвкусный коммерческий беллетрист. Для других — враль о русской истории. Для третьих — одно из лиц продажной оппозиции. Четвёртые честно завидуют его успешности. Сказать, что тебе нравится Акунин, — всеёравно, что сказать, что тебе нравится Андрей Малахов. Что-то популярное, массовое и неприличное — недостойное человека с высшим образованием. С такой позицией согласиться, конечно же, никак нельзя. Во-первых, это крупный писатель: иным он быть и не может, учитывая его многолетний опыт художественного перевода канонизированной классики и редактирования Толстого — то есть элитарного — литературного журнала. Во-вторых, это зеркало нашей эпохи — может быть, даже более точное, чем Владимир Сорокин. Сорокин видит только неофеодальный элемент новой жизни, а Акунин видит все многообразие элементов, включая неофеодальный. И, в-третьих, Акунин фантастически разнообразен, он пробует себя во всех возможных литературных и документальных жанрах, надевает самые разные маски, балуясь псевдонимами и прочими мистификациями. При этом он продвигает строгую этическую систему — и эта система аристократична. Он апологет благородства и рыцарства, автор строгих кодексов и нормативных практик. И если о ком и имеет смысл отзываться свысока — то точно не о нём. Он по умолчанию выше.
Булат Ханов, писатель, литературовед:
фото: ru.wikipedia.org
Акунин — мастер беллетристики. В подростковом возрасте, в юношеские годы почитал его наравне с Артуром Конаном Дойлом и Морисом Лебланом, а первые десять романов из цикла о Фандорине прочёл по несколько раз. Важнее всего, что это Акунин создает такую беллетристику, в чтении которой не зазорно признаваться профессорам с кафедры литературы.
Сам я в последние годы от акунинской прозы отвык. При чтении «Смерти на брудершафт» уже складывалось впечатление, что автору скучно, да и к тому же смущали некомпетентные политические высказывания, которыми сэнсей не стеснялся разбрасываться. Тем не менее те времена, когда в пятый или шестой раз перечитывал «Коронацию», вспоминаю с удовольствием.
Дмитрий Макаров, писатель, поэт:
фото: из личного архива Дмитрия Макарова
У Бориса Акунина, Григория Шалвовича Чхартишвили — юбилей. И хотя многое уже сделано — написано, переведено, придумано, все же этот юбилей ещё из тех, когда многое впереди. Возможно, у человека слова, человека слов — впереди самое главное. Лучшие книги. Григорий Шалвович без устали работает и так естественно (а когда-то было странно) видеть его в самых разных ипостасях на совершенно разных полках в книжных магазинах. Человек исключительного ума, глубоких знаний и яркой фантазии, Акунин (Чхартишвили) наверняка ещё способен удивить нас.
Дмитрий Бавильский, писатель, музыкальный критик:
фото: ru.wikipedia.org
К 50-летию Бориса Акунина я написал, что его основной прием — стилизация «Все его книги — это упражнения в жанре или в дискурсе. Автор никогда не скрывает, что манипулирует готовыми сюжетными (информационными) блоками, как и положено прилежному писателю-постмодернисту. Одна из заслуг Чхартишвили в том, что он освободил русский постмодерн от извращений и занудности, соорудив целый парк изысканных сюжетных конструкций…»
А ещё незадолго до своего полувекового юбилея Григорий Чхартишвили закончил проект «Жанры». Книги, в него входящие, так и назывались — «Приключенческий роман», «Шпионский роман», «Фантастический роман», обобщившие черты своих родовых признаков. Вполне демонстративное «вскрытие приёма», ведь книги эти даже не имеют оригинальных названий, в заголовок вынесены вторичные и заведомо служебные жанровые обозначения.
В литературоведении существует понятие «память жанра»: каждый жанр, будь то производственная пьеса или любовное стихотворение, роман воспитания или басня, обладает определённым набором признаков. Для того, чтобы текст опознавался как «роман карьеры» или «эстрадная песня», он должен все эти признаки содержать. На чём весь масскульт и построен — когда на первое место выходит проблема «продать», то очень важно, чтобы товар соответствовал своему собственному позиционированию. Чхартишвили, таким образом, ещё 15 лет назад сделал жест, равный «Чёрному квадрату» Казимира Малевича, символически включив в свой детектив все возможные и потенциальные расследования в истории культуры, а в «Шпионский роман» все диверсии, какие только возможно.
Акунин с тех пор, конечно, изменился, но не так сильно как наше отношение к актуальной словесности — она всё отчетливее и сильнее продолжает делиться на отдельные фракции и автономные ниши. Если раньше беллетристику и «изящную словесность премиального класса» ещё можно было представить на одной полке, то теперь они разошлись дальше, чем Запад и Восток. И разным видам текстуальных искусств уже не сойтись никогда.
Как мы знаем, после «Чёрного квадрата» прежняя живопись невозможна. Кажется, именно поэтому, после проекта «Жанры» постепенно завязал с беллетристикой и перешёл на создание многотомной истории российского государства. От стилизации постмодернизма, впрочем, в своём творчестве так и не отказавшись. Просто теперь он стилизует жесты не беллетриста, но историка, размышляющего о судьбах страны…
Семён Новопрудский, журналист:
фото: снимок с экрана youtube.com
Григорий Чхартишвили, на мой вкус, один из самых важных писателей первых десятилетий постсоветской истории России. Причём во многих отношениях. Но прежде всего в том, как относится к профессии и к пути в ней. А писательство — это «стратегическая профессия», профессия «пути», когда результат можно понять только по истечении всей жизни.
Он доказал, что литература может быть равна самой себе — редкое свойство для наших писателей. Что книги могут не пытаться «силой» улучшать нравы, но воспитывать исподволь, ненавязчиво, а также развлекать и утешать. Его разные литературные альтер-эго, самое известное из которых Борис Акунин, показали нам, что литература — прежде всего ремесло, и в этой ремесленности нет ничего постыдного. Он сумел воплотить мечту многих писателей — создать культового персонажа, каковым стал Эраст Фандорин. Он пишет про то, что интересно ему — конечно, такое право надо заслужить, но им ещё надо уметь воспользоваться. Так Акунин стал историческим писателем.
Как ни странно, моя любимая книга Григория Чхартишвили (написанная под его настоящим именем) — «Писатель и самоубийство». Она очень точная. В каком-то смысле даже самый спокойный и внутренне уравновешенный писатель, каким кажется в своих публичных проявлениях и сам профессиональный переводчик японской литературы Григорий Чхартишвили, проходит путь Самурая. Настоящий писатель всегда в каком-то смысле живет на грани жизни и смерти. Или исследует эту грань в окружающем мире и в своем внутреннем.
Ну и не буду скрывать, что мне во многом близки политические взгляды Григория Шалвовича, а главное, его желание спокойно, без истерики и пафоса, разобраться в том, что и почему происходит в России и с Россией. Хотя он не живёт в России, Акунин несомненно остаётся русским писателем в той же мере, как и писателем мировым.
Так что счастья ему, здоровья и новых книг — какие он сам захочет написать!
Александр Чанцев, писатель, учёный-японист:
фото: russiajapansociety.ru
Говоря об Акунине, следует иметь в виду разных Акуниных. Или, по аналогии с буквалистским переводом «Над пропастью во ржи» — «Ловец на хлебном поле» — об Акунине как ловком ловце тенденций.
Мне ближе Чхартишвили — переводчик с японского и автор книги «Писатель и самоубийство». Это были очень важные вещи, ставшие тут же весьма востребованными и проложившими путь другим, — и первые переводы Мисимы, и исследование того, что раньше у нас не очень исследовали. (Так получилось, что как японист я занимался потом почти тем же — написал книгу о Мисиме и вёл в ИСАА курс по теме смерти в новой и новейшей японской литературе.)
Детективы о Фандорине были классным guilty pleasure. Здесь он тоже был одним из первых — в русской литературе, привычной к вечной классике, не было такого качественного чтива, ниша зияла пустотой. Сейчас, кстати, ситуация исправилась.
А вот Акунин сейчас уже немного отстал от времени, с трендами не опережает. Да, он экспериментировал с разным, аудио-книгами, книгами интерактивными и тому подобным. Но Фандорин в последних книгах все скучнее. А про исторические работы Акунина-Чхартишвили встречаются и довольно обоснованные критические отзывы. Деятельность критика режима тоже оригинальной уж никак не назовешь.
Есть такой японский обычай — менять имена. Монашеское имя, посмертное имя и другие, отмечающие важные, поворотные события в жизни, изменения самой жизни человека/человеком. Возможно, Акунин еще удивит нас новым именем и новой ипостасью. Возраст-то для сэнсея у него еще небольшой.
фото на обложке: ru.wikipedia.org
