Фото: pixabay.com
Однажды мы с сестрой поехали продавать родину. Как актёр Бурков из рязановского фильма «Гараж». Умерла бабушка, Клавдия моя Ивановна, какое-то время в доме пожили квартиранты, да съехали, купив собственное жилище. А бабулина хатка осталась пустой и потихоньку начала рушиться, как любое жилище, без человеческого присутствия.
Наследники — моя мама и её брат, решили, что лучше будет дом продать.
Ухаживать за ним в деревне было некому, от города больше двухсот пятидесяти километров — не наездишься. Меня, само-собой, никто и слушать не стал, когда я попыталась возразить и доказать как-то, что не нужно домик продавать, пусть стоит, это же наша жизнь, детство и прочая романтика. Потом, может быть, мы что-то и придумаем, пустим на несколько лет кого-нибудь бесплатно пожить, лишь бы стоял. Но… Продать и всё.
Я была в декретном, Илюше только год исполнился, я подрабатывала певчей в храме и могла в любой момент поехать куда угодно; у сестры был большой медицинский отпуск, лет нам было на тот момент уже по тридцать, не дети малые, вот нас и командировали родители продавать детство.
Фото: pixabay.com
Подъехав к дому, чуть на зарыдали с Олеськой. Всё выглядело так, будто из калитки сейчас выйдет бабушка и всё будет, как прежде. Но, никто, конечно же, не вышел. Мы долго провозились с замком, который немного заржавел от длительного безделья и вошли в дом. Дом, в котором уже не пахло сушёной черёмухой, хмелем, хлебом и воском Пусто. Гулко. И непривычно совсем.
В этом доме всегда было движение, здесь никогда никто не был без дела, в нём всё было наполнено запахами, звуками, снующими туда-сюда из подпола в двери котами. Тихо. Пыльно. И совсем мало воздуха, потому, что весной некому было выставить «вторые», зимние рамы и они бережно хранили домовое тепло, цепляясь старой, годами копившейся и ссохшейся по всему периметру замазкой за прежнюю и уже никому не нужную жизнь.
Но, печаль печалью, а жизнь жизнью. Нашли вёдра, натаскали воды, принялись вытаскивать рамы, отмывать окна и пол. Пока бегали до колодца, перездоровались со всеми соседями и через час в доме уже было всё, что нужно для жизни. Кровать с шарами, перина, детская кроватка для маленького Ильи, пара матрасов, постельное бельё, полотенца, чашки-плошки. (Квартиранты, когда съезжали, по доброй традиции захватили с собой на новое место почти всё, что было в доме, включая вёдра и тяжеленные чугунные сковороды — мою самую большую потерю, такого комплекта нынче не укупишь). Горевать, правда, по этому поводу мы не стали, чай не чужая нам Новичиха, не пропадём. И не пропали, конечно. К вечеру даже печь подбелили, принесённой бабушкиной младшей сестрой известью, чтобы, как говорила бабуля: «Посвежее было дышать».
Ужин сварили, дитё накормили, спать уложили, сидим, все из себя хозяюшки, чай со смородиновым листом пьём и радуемся, что дом ожил, посветлел и задышал. Идиллия. Кто бы знал, что нам было уготовано в эту ночь и в последующую неделю …
Легли спать. Олеся на большой кровати, я на полу возле детской кроватки устроилась. Выключили свет и уснули за минуту, умаявшись за день до изнеможения.
Среди ночи просыпаюсь от ощущения, что кто-то пристально на меня смотрит. Прислушалась, все спят. Олеся Васильевна храпит, как хороший дядька, Илия Андреевич сопит на пиано. Ну, думаю, начинаются дедовы штучки-дрючки, приехали. Ходит, поди, тут, старый хрыч, проведывает «любимых» внучек. Только занесла руку для мощного крестного знамения и приоткрыла рот для «сгинь сила нечистая», как, ставший со страха видеть во тьме глаз, выхватил очертания чего-то или кого-то, сидящего в детской кроватке, прямо в ногах у спящего Илюшки.
«Кот? Нет, для кота маловат. Домовой?! Боже милостивый, оно же сейчас мне ребёнка придушит!». Я хватаюсь рукой за перекладину кроватки: «А ну пошло вон отсюда!» — кричу и пытаюсь встать. Но резкий подъём с низкого старта никогда не был моим коньком, да и недавние переломы ног тоже изрядно поубавили девичью прыть и я, запутавшись в собственных телесах повалилась обратно на пол, чуть не опрокинув кроватку с единственной кровинушкой. И тут же что-то с омерзительнейшим визгом вскочило мне на голову, пробежало по всему телу и вцепилось в безымянный палец на ноге. Ощущение, что палец отрезают бритвой и, возможно, сейчас я лишусь ноги и вообще жизни, подкинуло меня из положения лёжа сразу в боевую стойку. Я выхватила из кроватки ребёнка, который, от испуга сразу же начал кричать дурнинушкой. «Живой! Слава Богу, живой!» — проносится где-то по кромке сознания. Бросок к выключателю, включаю свет и вижу, как в кошачий лаз под печью ныряет чей-то серый шерстяной зад с длинющим хвостом.
— Олеся! Олеся вставай! — ору — Вставай у нас крыса!
Олеся Васильевна, которая до этой самой минуты преспокойно спала, будто у неё в ушах лежало по килограмму беруши, резво подскочила и тоже начала вопить, как скаженная и метаться из угла в угол.
— Где?! Где она?! Бежим! — схватила Илюхину шапочку, натянула её на голову и вылетела во двор. Я следом за ней. А куда бежать? На дворе темень непроглядная, тишина, даже собаки не брешут. Стоим. Молчим. Две тёти в ночных рубашках. У одной на голове детская шапочка, у второй на руках полуголый младенец, который от наших прыжков притих и спокойно сидел, не понимая, что за побудка и что это за странная прогулка среди ночи.
— Стой не стой, Олесь, а надо в дом идти.
— Там крыса. Она Илью сожрёт… А потом нас.
— Нас долго жрать, мы крупные. Меня эта тварь за ногу укусила, надо посмотреть что там. Ты медработник у нас? Вот и пойдём спасать мою жизнь. И Илью надо осмотреть, может она и его укусила.
На упоминании о профессии Олеська встрепенулась, нащупала у двери метлу и, выставив её на манер копья, со всей смелостью человека, который давал клятву самому Гиппократу, шагнула в сени.
Осмотрели ребёнка, никаких повреждений, слава Богу, на нём не нашли. Моя рана немного кровоточила и на вид не выглядела страшной.
— В больницу завтра надо. Наверняка крысятина эта бешеная. Без уколов не обойтись — резюмировала Олеся Васильевна.
— Да … Планида у меня такая. Не успею в Новичиху явиться, как надо в больницу идти.
— Зато встретят как родную. Соскучились, поди по тебе.
Уснули с рассветом. Илья решил, что, коль его подняли среди ночи, то нужно время нужно использовать по максимуму. Пять раз поесть, поиграть и даже погулять, чему мы поначалу воспротивились, но потом, когда небо уже посветлело, отправились с ним на двор, чтобы найти приспособу, при помощи которой мы забаррикадируем кошачий лаз, откуда к нам припожаловала непрошенная гостья.
На дворе нашли старую печную заслонку и три кирпича. Соорудив, на наш взгляд совершенно несокрушимую конструкцию, начали укладываться уже не каждый в свою постель, а вповалку, на полу, положив Илью посередине, на всякий случай.
Но не то место деревня, где тебе дадут всласть выспаться и вылежаться.
— Чё, всё спитя, городския? Осспади, вам чего на кроватях то не спится? И мальчишку на пол уторкали. Жарко вам, что-ли?
Приоткрываю глаз и упираюсь им в чью-то ногу, облачённую в сморщенный хлопчатобумажный чулок.
— Баб Клав (бабушкина сестра, живущая по соседству подъявилась), да мы всю ночь не спали, крыса к нам приходила, укусила меня, пару часов назад только легли.
— А я вам молока свежага принесла, ички тоже свежие, масла колобок, солёное правда, но ничего, дольше не пропадёт. Вставай, хозяйка… Какую крысу?
Я при помощи сложного акробатического этюда принимаю вертикальное положение.
— Привет, баб Клав. Пойдём чаю налью да расскажу.
Баб Клава выслушивает мою историю, ахает и охает, сверкая начищенными железными зубами.
— Так понятно, что она тут блыкает у вас. У соседей-то вон пять коров и свиней штук двадцать, а стайка впритирочку к вашему забору стоит, вот они и лезут оттуда. Кота-то нет в доме. А в ларях у вашей Клавки, поди, до сих пор ещё отруби да пшениця лежат. Вот они и благуют тут у вас, как на курорти Минводы. Так… Ты давай у больницу снаряжайси, а я пойду кота вам искать. Вы-то здоровенные тёти, а мальчонку если покусает, беда будет.
Через три часа у нас в доме поселились две кошки, одна краше другой. Трёхцветная, невозможно пёстрая, тощая, с верёвку толщиной Маруся и безымянная, которую мы тут же нарекли Зинаидой Гиппиус (не знаю зачем, первое что пришло в голову), пушистая и круглая, как мяч, с маленькой, почти лысой головой, цвета пыльного мешка.
— Вы их покормитя хорошенько и из хаты не выпускайтя пока. Пусть приживутся.
— Баб Клав, ты их где выхватила-то, хозяева не придут нас колотить за них?
— Та ни, кому они нужныя, Маруська моя, так у меня их четверо, обойдуся. А эта мелкоголовая прибилась к соседям недавно, так они её не особо жалуют, своих пОлно. Сегодня заслонку не открывайтя, чтоб не ушли. И завтра тоже. А на третий день не кормите их и подпол чтоб открытый стоял. Дом кошками запахнет и крыса сама не пойдёть. А там они её и споймают, если что.
— Так, а в туалет им куда ходить? Они же в подпол привыкшие? — спрашиваю
— Пошли до меня, я тебе банку из-под иваси дам, песку туда насыпешь и дело с концом.
День прошёл напряжённо. Кошки рвались на волю неистово. Мы с помощью веника отгоняли их от дверей, проскакивая в щель, как те тараканы. В селёдочную банку они категорически отказывались ходить, а в доме справлять свои дела не могли, так как вам это не городские баловни. Селян за такое дело бьют вдоль хребтины всем, чем попадётся.
Измученные, мы с Олесей соорудили им подобие ширмы, чтобы стеснительные Маруся и Зинаида поняли, что их никто не увидит. Огоньку в эту историю добавлял Илья, который с блаженным видом носился за испуганными животными, хватал их за разные части организма и таскал вверх ногами с воплями: «Мама! Кыыыыся!». К вечеру измотаны были все, кроме младенца, который сохранял невероятную бодрость духа, грацию и пластику. Кошки с перепугу забились в банку с песком и от страха сделали все свои дела в непривычном для себя месте. Олеся Васильевна тоже не отставала от младенцев и котов, читая мне лекции, что уличные животные — это рассадник глистов, блох, токсоплазмоза и ещё неизвестно, что лучше, съест ли его крыса или погубят кошачьи паразиты.
— Васильевна, ну хоть ты заткнись, а… Выведем глистов и блох, невелика хитрость. Давайте спать уже. День длинный был и встали ни свет ни заря.
Свили в очередной раз гнездо из матрасов и перины, при помощи энергичной колыбельной «Там где клён шумит над речной волной» и некоторых насильственных действий усыпили младенца Илию и наконец-то завалились сами.
Не успев сомкнуть глаз, как мне показалось, просыпаюсь. Чу! В доме тихо. И вдруг из соседней комнаты доносится аккуратный такой, интеллигентный звук: шкряб-шкряб. Как будто ногтями по стеклу. Пауза. Опят — шкряб-шкряб. Я, насколько это возможно, тихо встаю и печальным слоником крадусь в кухню. Глаза от страха превращаются в прибор ночного видения. Никого. Шкряб-шкряб. Где кошки? Включаю свет. За ширмой, возле банки спят Зинаида с Марусей и ухом не ведут. Я затаилась. Через какое-то время опять слышу шкрябанье. Хватаю кочергу и крепко так бью ей по кирпичам, которые лежат на заслонке. Крыса пожаловала, здрасьте, давно не виделись. Выпнула кошек из-за ширмы и посадила их возле баррикад.
Зинаида с Марусей обречённо переглянулись и томно разошлись по разным углам.
— Ах вы заразы ленивые!
Укрепила кирпичи кастрюлей, оставила включённым свет на кухне и прилегла, примостив под бок кочергу на случай непредвиденной битвы, злобно завидуя богатырскому сну своей сестрицы, которая даже положения не поменяла, пока я проверяла блок-посты. Какое-то время я ещё прислушивалась, но сон победил.
— Миоооооооу
— Йааааааааааа
Вопли, которые я услышала сквозь сон, были воистину достойны товарища Люцыфера. Как мы с Васильевной оказались стоящими в детской кроватке, не помню. Я с кочергой и Ильёй под мышкой, она с метлой (когда успела запастись?). Слава труженикам села, кровать была исполнена местными умельцами из твёрдых пород дерева и рассчитана на тысячу младенцев, как минимум. Иначе бы мы переломали себе ноги, обрушив фабричную конструкцию из фанерок и тонких палочек.
Фото: pixabay.com
В кухне шла какая-то страшенная борьба тьмы и света. Зинаиды наши орали дикими африканскими пумами, крыса визжала на ультразвуковых частотах, звуки драки были такими, что казалось бьются семь бригадиров-нефтяников. По звуку слетевшей на пол посуды стало понятно, что бойцы переместились на стол. И тут в этот концерт включился ничего не понимающий Илья. Успокаивать орущего ребёнка кочергой было не очень педагогично, поэтому своё оружие я передала Олесе Васильевне и начала исполнять бессмертный хит Юрия Антонова «Море-море мир бездонный». Сын успокаивался по ночам только под советскую эстраду. Но о вкусах не спорят.
А тем временем схватка переместилась в подполье, звуки боя стали более глухими и звон посуды уже не раздавался.
— Олеська, беги дырку закрывай. Да скорее же ты!
Васильевна с метлой и кочергой наперевес ловко метнула своё пухлое полутораметровое тело через рештчатую загородку кроватки и рванула на кухню…
-Аааааааааааа! — раздалось с кухни.
Я, не прерывая музыкальной композиции, выпрыгнула из кроватного короба и ринулась вырывать сестру из лап лютой смерти.
— Что? Что ты орёшь? Она тебя укусила?!
— Аааааа! Нет!
— Олеся, да заткнись ты уже, Илью заикой сделаем! Что тут произошло?
— Смотри, — Олеся тычет пальцем мне под ноги.
Смотрю. Ничего не вижу.
— Да вот же, присмотрись…
Приглядевшись вижу какие-то разводы на полу.
— Она кошке ухо откусила, тварь эта.
Действительно, в молочно-кровавой луже валяются ошмётки, которые при хорошей фантазии можно принять за что угодно, в том числе и за кошачьи уши. У страха глаза велики.
Придя в себя сели, огляделись. Да. Это была великая битва. Банка с песком, точнее уже без песка валялась, перевёрнутая, посреди кухни. Песок размётан по всему периметру, остатки нашего ужина, вместе с посудой валялись то здесь, то там. В подполе воцарилась гнетущая тишина, бойцы то ли устали, то ли перебили друг друга, то ли из последних сил выдавили ранеными своими телами тряпки, которыми мы заткнули отдушины и ушли добивать друг друга уже на свободе.
— Олесь, я здесь не останусь. Собираемся.
— Куда мы сейчас, ночью?
— К баб Клаве. Два двора пройти. Откроет. Это не крыса, это какой-то чёрт. Людей не боится, котов не боится. Как спать тут? Она же явится опять и горло перегрызёт сначала нам, потом Илье. Собирайся. Утром порядок тут наведём.
Олеся заметалась, скидывая в пакет всё, что попадалось под руку. Я сидела на стуле у окна со спящим, не смотря ни на что Ильёй на руках и горевала. Как, ну как в самом родном на свете доме может стать невыносимо настолько, что ты готов бежать из него среди ночи куда глаза глядят? И из-за кого? Из-за какой-то крысы. Не пожар, ни ураган, не землетрясение. Крыса. Одна. Затосковала, одним словом. Но, деваться некуда, надо уходить.
Только укомплектовали котомку с самым необходимым, как по крыше что-то шарахнуло с такой силой, что мы непроизвольно пригнулись. А разогнуться не успели, так как небесный кулак начал барабанить по крыше нашего маленького домика с силой, эквивалентной ста разъярённым Зевсам.
— Пробки! Вырубаем! Срочно!
Не помню уже кто из нас метнулся к счётчику, но электричество мы отключили и сели бояться грозы на кровать. Идти куда-то, даже под страхом быть сожранными стаей крыс, было абсолютно нереально, потому что гроза в кулундинских степях это не просто гроза, это настоящее светопреставление, только мёртвые из гробов не встают. Тоже боятся, потому что не бояться никак нельзя. Десятки молний одновременно бьют во всех направлениях огромного неба, срываясь на землю и дай Бог, если ни одна из них не попадёт в чей-то дом или стайку. Тогда держись вся улица. Не потушишь.
Илья проснулся от наших скачков и громовых раскатов и начал вопить, как скаженный, отказываясь от еды, воды и соски, поочерёдно предлагаемых то мной, то Олесей Васильевной. Не зная уже чем его успокоить, мы начали качаться на панцирной сетке с неистовой силой и также неистово петь ему песни-колыбельные, пытаясь переорать небесный оркестр ударных инструментов.
На советскую эстраду ребёнок в этот раз не повёлся, пришлось нам с Васильевной вспоминать весь свой детский репертуар, разученный как раз в своё время в Новичихе по песельникам наших подружек. Перебрали всё от «Звени, бубенчик мой, звени», «Белой берёзы», «Дочери прокурора» до «Вязаного жакета, но ни дитё, ни гроза не унимались. Тут, от безысходности, мы с сестрицей вспомнили магическую песню, которая по детскому деревенскому преданию могла унять любую грозу и затянули:
Что гроза в степи влюблённой паре?
Расколись ты, небо, хоть на части.
Девушка бежала, ну, а парень
Догонял хохочущее счастье.
Убегала, ой, как убегала,
А любила, Боже, как любила.
Но девчонку молния догнала,
И девчонку молния убила.
Парень, стой, ты догоняешь муки.
Видишь, в грудь нацелились твою.
Парень, стой!.., а парень взял на руки
Мёртвую любимую свою!
И держа её руками голыми,
Парень нёс любимую, как стебель.
А потом вдруг, запрокинув голову,
Разразился хохотом над степью.
Эту тайну степь хранит сурово,
И никто-никто о том не знает.
Что когда разбудит небо молния,
Это хохот парня громыхает.
Можете верить, а можете и не верить, но хохот парня над степью начал стихать и гроза стала уходить в сторону бора и Горького озера, молотя в свои бубны. На смену грозе явился дождь не меньшей силы, что, казалось, если он пробъёт крышу и хоть одна капля упадёт нам на голову, всё, конец, вот она смертушка.
Вместе с грозой затих и Илья, а мы с Олесей, по инерции, всё так и качались, распевая песни из детского песенника. Увлеклись.
Пришло время закончиться и дождю и выяснилось, что на дворе уже утро. Светает. Никогда больше мы так не радовались восходу солнца. Со светом, когда отступает тьма, пропадает страх и мы готовы были как истинные солнцепоклонники выскочить на улицу петь и плясать, простирая руки к спасительному светилу.
— Ульян… Смотри.
— Что? Где?
— На пол смотри.
В лучах восходящего солнца, заглядывающего во все шесть окон, аккурат напротив кровати, на полу сидела крыса и внимательно нас разглядывала. Здоровенная, сытая, лоснящаяся, я бы даже сказала, холёная крыса цвета «пепел розы» (солнце и для крыс светит, и их серые тела окрашивает, преображая, солнечный свет).
Сидели мы так долго, молча разглядывая друг-друга. В головах, естественно, одна мысль: «Чем бы пульнуть в эту тварь, чтобы она ушла?!». Но под рукой кроме детской бутылочки и соски ничего не было, поэтому пришлось просто сидеть и гадать, что в голове у этой твари и чем будем отбиваться, в случае, если она на нас нападёт.
Нападение в это утро крыса не планировала. Хорошо нас изучив, она демонстративно опорожнилась там, где сидела и ушла в подпол.
— Так, Олесь, карауль Илью, я буду вещи паковать. Все. Мы не можем здесь оставаться. Надо переезжать к кому-то из родни. Жить здесь она нам не даст.
— Соловиченко не сдаются. Всё равно её нужно убить.
— Убьём, только штаб переведём в другое место. С нами дитё. Его нельзя подвергать опасности.
На этом «совет в Филях» был окончен и мы решили отступать, оставив на неприятеля отчий дом. Приняла нас, как всегда, Марина, ещё одна сестра-подруга, благо дом большой, не ютиться. Баб Клава тоже не против была нас приютить, но у неё домик, размером со спичечный коробок, для неё одной в самый раз, а вот втроём, да с ребёнком там, конечно, не развернуться-не повернуться.
Выслушав нашу трагичекскую историю Маринкин отец, дядя Толя, сказал, что кошки, которых нам принесла баб Клава, не кошки, а полная дрянь. Тут нужен настоящий боевой крысолов-охотник, а не какие-то дворовые Муськи, которым мышь покажи и они за ней не погонятся, лодырюги, а ещё и разбегутся со страху. И такой зверский кот имеется у его товарища. Ради такого случая кота обязательно дадут, главное суметь его поймать.
Вернувшись через час с забинтованными руками и котом в мешке дядя Толя скупо молвил: «Едем, ити его маму. Зверина, не кот». Мы приехали в наше опустевшее гнездо, по второму кругу забили отдушины, чтобы кот не сбежал через подполье и убрались восвояси.
— Дня через два приедем попроведуем, раньше не надо.
— Дядь Толь, давайте завтра. Я боюсь, что она и кота уделает, гадина эта.
— Да к нашему приезду, дай бог, чтобы от неё хвост и уши остались, — самоуверенно заявил дядюшка.
И точно, на следующий же день пришлось ехать в родовое гнездо. Позвонили ребята из соседней деревни, договорились встретиться «до коров» (пока стадо не пришло), чтобы посмотреть нашу избушку.
Войдя в дом, слава Богу, раньше наших покупателей, мы поняли, что дело швах и заявленный чемпионом мира по ловле крыс зверский зверюга не справился с поставленной задачей. Табуретки и пара венских стульев хаотично валялись по всему дому, чисто побелённая лично мной боковина русской печи была украшена кровавыми следами, а сам зверь-бывший-победитель сидел на ней, с разорванным боком. Труп противника или хотя бы части его обнаружить не удалось. Кот, не дожидаясь, что мы его опять посадим в мешок и куда-то потащим резво ретировался. Крыса так и осталась царствовать в нашем доме.
Встретились с покупателями, рассказала им о беде нас постигшей.
— Да мы её вам за три дня выведем, делов-то. Сейчас Николай меня отвезёт и вернётся к вам с отравой. Там не отрава — объедение. Запах такой, сама бы ела, да пожить ещё хочется, — смеётся жена Николая.
— Да дал бы Бог. Ведь ни дневать ни ночевать в доме не даёт, зараза.
Фото: pixabay.com
Отрава была доставлена. Разложена по металлическим крышкам для банок и три дня и три ночи мы не появлялись в доме. На четвёртый день нагрянули с проверкой, но… Крысятина продолжала над нами издеваться, демонстрируя полное презрение ко всем нашим уловкам. Все крышечки с отравой стояли нетронутыми, более того, возле каждой красовалась кучка крысиного помёта, мол: « Я на вас вот так и вот так и болт вам от Братской ГЭС, а не моя крысиная душа и тело. Хозяйка здесь я, подите прочь, грязные людишки!».
Тут я озверела уже. А в таком состоянии я могу Альпы в одиночку перейти, без еды и воды. Ринулась в ветеринарку. Там обстоятельно всё рассказала про устроенный крысой беспредел с захватом нашего дома и про бесполезность наших усилий в борьбе с ней.
— Умные животные. Интеллектуалы. Она поняла, что вы хотите её отравить, поэтому и не прикоснулась к отраве — сообщила мне врач. — Капкан не ставили?
— Нет, не подумала об этом
— И не ставьте, бесполезно уже, да и зверь у вас попался не самый простой. Попробуйте вот что.
Врач написал мне название какого-то препарата на листочке.
— Сделайте вот так — купите Доширак, кубиков Магги и кусок колбасы копчёной позапашистей. Доширак измельчите, кубик туда же, колбаской приправьте. Одеваете перчатки резиновые и в эту мешанку насыплете порошка, который вам продадут. Хорошо бы ещё и маску вам надеть марлевую. Препарат очень токсичный и летучий. Поэтому обезопасьте себя.
— Хорошо, конечно.
— Положите всё в одну миску или банку жестяную, которую потом закопайте, чтобы ни дети, ни коты, ни собаки до неё не добрались. Ну это когда всё закончится, конечно. Место, где будет стоять миска раз на несколько промойте и только после этого убирайте всё остальное.
— Мама дорогая, как после химатаки, — шучу я.
— Вы не смейтесь, яды дело страшное. А этот препарат очень серьёзный. Действует почти мгновенно, поэтому будьте осторожны.
— А как я узнаю, что эта тварь сдохла?
— Через пару дней придите в дом и там, где она ходит, насыпьте муки, или детской присыпки. По следам или их отсутствию и поймёте – приходит она или нет.
— До этого я бы точно не додумалась. Спасибо вам огромное, до свидания!
— Зайдите потом расскажите, как ваша борьба закончилась, — улыбается ветврач.
— Всенепременно, — отвечаю я и на всех парах мчусь в ветаптеку.
Воодушевившись скорой победой я со всей возможной прытью совершила забег между аптекой, кормлением Ильи и марш-броском на улицу Дубровская. Навертела повязку из марли собственноручно, надела перчатки и начала месить зелье убийственное для крысы-вражины. Не пожалела для неё приличной тарелки, красиво, горкой уложила в неё смертельное кушанье и абсолютно довольная собой вернулась к ребёнку и сёстрам, не забыв сжечь в печи повязку, перчатки и пакетик из-под отравы.
Через два дня, истомившись в ожидании, крупным намётом я снова понеслась на Дубровскую в надежде обнаружить там свежий труп врага. Трупа не было, но, о, хвала небесам, Доширак и колбаса были съедены подчистую. Памятуя о советах ветврача засыпала весь периметр тальком и ушла ещё на два дня.
Когда я вернулась — следов не было. «Сдохла проклятущая!» — позлорадствовала я — «Заживём мы теперь тут втроём «в обнимку и по-приятельски». На душевном подъёме отмыла весь дом и к вечеру мы уже стояли на пороге с коляской и чемоданами.
Ночь прошла спокойно, хотя свет в кухне на всякий случай мы оставили включённым. Спали, наконец-то, как у себя дома. Утром приготовили завтрак и пока я метала на стол, Олеся Васильевна развлекала Илюшку. Идиллия. За окном вечный куст сирени, дальше малина со смородиной, два тополя-колосса, посаженные нашими родителями, когда они учились в школе, а там дорога, а за дорогой мельница и речка Кирпичка. Кажется, обернёшься, а у печи хлопочет бабушка…
— Ульян, — почему-то шёпотом зовёт меня Олеся.
— Что? — не поворачиваясь спрашиваю я.
— Ульян, обернись.
Я кое-как отрываюсь от вида за окном, уйдя в воспоминания, поворачиваюсь, Олеся скашивает глаза куда-то вбок и вниз, показывая на что-то. Я слежу за её взлядом. Мать Пресвятая Владычица, святые угодники, да что же это такое! Под лавкой, возле печи сидит наша заклятая подруга.
— Вот же какая тварь живучая! Да почему ж ты не сдохла, я ж тебе весь пакет с ядом в лапшу высыпала!, — от изумления и неожиданности начинаю разговаривать с крысой, — Олеся, иди с Ильёй на двор, я вас прикрою, тихо иди, без скачков, не дай Бог бросится.
Сестра, крепко прижав ребёнка, боком-боком проскальзывает к дверям и мы остаёмся с крысой вдвоём. Я присматриваюсь и понимаю, что с ней что-то не то. Она сидит и смотрит в одну точку с таким же видом, с каким я только что сама стояла у окна, задумавшись. Я нахожу глазами кочергу и делаю шаг в сторону печи. Крыса сидит. Мне удаётся быстро схватить орудие защиты. Крыса сидит. Я стою напротив неё и не понимаю, что мне делать. Ткнуть? А как кинется? Жахнуть кочергой по полу со всей мочи, чтобы она убежала? А вдруг не убежит и всё же бросится на меня? Ветврач предупреждала меня, что крысы очень агрессивны и им ничего не стоит кинуться на человека. Страшно было, врать не буду.
Пока я раздумывала что предпринять, крыса встала на четыре лапы и, пошатываясь, как пьяная, пошла на меня. Вид у неё при этом был настолько измученный и больной, что я, поняв, что отравы она всё-таки наелась, И я расслабилась, чего делать было категорически нельзя. Вариантов отступления не было. Лавка, из-под которой вылезло это исчадие находилась напротив окна, к которому я стояла спиной. Справа от меня был стол, а слева буфет. Деваться было совершенно некуда, а перепрыгнуть ни через стол, ни даже через своего врага я не могла, так как лёгкая атлетика никогда не была моим коньком (о чём я уже не раз говорила).
Я решила сразу бить на поражение. Но… Меткость тоже не моё второе я. Кочерга впечаталась в пол рядом с крысой, оставив глубокую вмятину и отщёлкнув добрый кусок краски (отличный был удар, жаль в никуда). И тут передо мной отверзлись все тринадцать уровней неба и девять уровней подземного царства племени Майя, где куда ни кинься, только оскаленные рожи. Крыса на меня напала. Она мощно с места подскочила где-то на метр и с визгом ринулась на меня. Визжала она так, что сам сатана в аду зажимал уши в этот момент, потому, что слышать это было невыносимо.
Весь волосяной покров, присутствовавший на моём беззащитном теле встал дыбом, уши чуть не выдали по кровавому фонтану, ноги вросли в пол, что помешало мне совершить прыжок спиной через стол и началась битва. Крыса прыгала уже на какую-то невообразимую высоту, к лицу, ощерившись всеми зубами так, что нос её съезжал куда-то в область ушей, отодвинув глаза на затылок, вереща всё громче и смерть моя раз десять заглядывала то в проём двери, то в окна, боясь приблизиться к этой обезумевшей твари.
Не помню в какой момент у меня включились режим «на абордаж» и инстинкт самосохранения. И вот я уже не просто обороняюсь, а нападаю сама. Начинаю махать кочергой в темпе «presto» и с силой «largo», позабыв, что дом выставлен на продажу и, хорошо бы его не разнести в щепки.
Попав пару раз вскользь вдоль хребта хвостатой вражины, я поняла, что она, наконец-то теряет силы. Прыжки уже не были такими высокими и визг перестал быть таким пронзительным. (Она сорвала голос! Хрипит! «Ура! Мы ломим, гнутся шведы…») И враг начал отступать. («Меньшикова, не дай ей уйти в подпол, она будет мстить тебе, если выживет» — проносится в голове не моя мысль. «Господи, помоги мне её убить!» — это уже моя).
Я лупила по полу, что было сил, пытаясь попасть ей в голову, но всякий раз била мимо. В конце концов крыса почти достигла заветной дыры в полу, как я, собрав все силы в кулак и хорошенько прицелившись треснула богомерзкого грызуна остриём кочерги по спине и ПОПАЛА!
Кочерга вошла навылет, пригвоздив крысу к полу и она, то-ли от боли, то-ли от яростного бессилия завизжала с утроенной силой, кружась вокруг своей оси, брызжа слюной и кровью. Я, держась обеими руками за кочергу, буквально вдавливала её в пол, боясь, что это сатанинское отродье сорвётся и вцепится мне в горло.
Фото: pixabay.com
— Улькя, ты живая?! — в дом врывается баб Клава с топором и зачем-то с пластиковой канистрой.
— Не знаю, — пытаюсь переорать крысу.
— Тащи её кочергой сюда, к голландке, на железо (у печи, которую топят, всегда на полу приколочен металлический лист, чтобы искра или выскочивший уголёк не подпалили пол).
— Не могу, баб Клав!
— А ты смоги, волоки её сюда!
Сдирая остатки краски с половицы я подтащила визжащее тело на точку указанную баб Клавой, где добрая сельская старушка, по мужицки хыкнув, одним точным движением отрубила голову крысе.
— Отпускай! Да отпусти т эту кочергу, Улькя, всё, всё, издохла она.
Кое-как расцепив пальцы я бросила кочергу и еле перебирая ногами вышла на улицу, где меня раз пять вытошнило под черёмухой. (Господи, как я сейчас это всё убирать буду? Я не могу!)
Вернувшись в дом застала баб Клаву уже домывающую пол.
— Ой, спасибо тебе.
— Да ладно, вы-то ишь нежныя все какия. Олеськя прибежала, орёт дурниной, что тебя там крыса убивает. Ребёнчишко кричит, она кричит, я топор хвать, канистру с бензином хвать, да побежала. А что я там в семьдесят семь годов набегаю, скажи мне? Мои друзья-то нонче костыль, да вывих.
— Баб Клав — присаживаюсь к столу — я понимаю зачем ты топор схватила, но канистра то зачем?
— Дак сжечь.
— Кого?
— Крысу твою, она ж, поди, бешаная.
— Да… Мне бы такие мозги и реакцию на восьмом десятке.
— Ты вот что, Улькя, не рассиживайся, а поди глянь, что там в бане у вас, да натаскай воды, да затопи. Сёння суббота и я у вас помоюсь, чтобы мне до Лидки не ходить, больно уж далёко. А я пойду крысу сожгу и на после бани что-нибудь сготовлю, ужинать ко мне пойдём.
Зайдя в баню я долго не могла включить свет и, решив, что что-то случилось с проводкой решила обойтись тусклым светом из маленького банного оконца, вылила два ведра воды в бак и только собралась выходить, как услышала какой-то писк. «Ну всё, теперь до смерти везде крысы будут мерещиться» — подумалось.И только я собралась на выход за новой партией воды, как писк стал ещё громче.
Обернувшись я посмотрела на полок, где стояли тазы и, уже привыкнув к полумраку, рассмотрела на нём что-то большое, круглое и пёстрое. Подойдя поближе я поняла, что это большое гнездо, в котором копошатся штук двадцать ещё голых розовых крысят. Меня пулей вынесло из бани на двор, где я чуть не сбила с ног баб Клаву.
— Баб Клав, там в бане гнездо. Крысячье. Их там немеряно, живые ещё.
— Айда смотреть.
— Я не могу, баб Клав, ну не могу, меня вытошнит прямо там, мало того они пищат, так вонь такая, сил нет.
Баб Клава презрительно на меня посмотрела и ушла в баню, откуда через пару минут раздался её голос.
— Мешок тащи, Улькя, или тряпку какую большую.
Минут через пятнадцать в огороде взметнулось ввысь пламя погребального костра. Крыса вместе со своим приплодом подались на свои звериные небеса.
— Ты смотри как она тут расхозяйновалась-то у вас, а… В доме жила, в кладовках у неё столовая, в бане роддом себе устроила и детскую… Ведь чисто курорт Минводы. А тут вы подъявились, гости непрошенные. Она и давай лютовать. Кому ж это понравится? Никому — философствует баб Клава за ужином — Ну, давай, Улькя, наливай, за победу! Гооо… Да то-ли ты краёв не видишь?
— За победу, баб Клав! Вижу всё, спасибо тебе.
Желаю всем не встретить на пути ни одной крысы:) Пусть их курорты будут вдали от наших.
Иллюстрация Натальи Якуниной.
