Русский язык — живой феномен. Он меняется по собственным законам, которые далеко не всегда ясны. Когда перед лингвистами стоит задача научного описания русского языка, оно предполагает охват всех его регистров и всех сфер употребления. Даже если это не отвечает эстетическим и моральным взглядам отдельных носителей языка.
Книгу «Запретные слова» (18+) написали ученые. Анатолий Баранов — доктор филологических наук, профессор кафедры «Лингвистическая семантика», главный научный сотрудник, заведующий отделом Института русского языка им. В. В. Виноградова РАН. Дмитрий Добровольский — доктор филологических наук, профессор по специальности «русский язык», главный научный сотрудник Института русского языка им. В. В. Виноградова РАН.
Авторы показывают, что нехорошие слова, часто обозначающие табуированные сферы человеческой жизни, представляют собой неотъемлемую часть русского языка — его словарного богатства. Разберемся в этом на примере прозы Виктора Пелевина.
Май его знает
Пелевин — современный писатель, тексты которого весьма своеобразны с точки зрения стиля, и лингвистам интересны его эксперименты с речью. В его рассказе «День бульдозериста» обсценные формы заменены эвфемизмами — словами из советского идеологического конструктора. Выбраны самые выдающиеся:
— мир, труд, май (краеугольный лозунг майских советских праздников);
— добавлены деды, отцы и матери материалистической философии и революционного движения: Фейербах, Клара Цеткин, Коллонтай;
— категории марксистской мысли: базис, надстройка, слабое звено;
— и специфические советские артефакты-символы (серп и молот, горн пионерского отряда, пионерский галстук и другие).
Таким образом идиомы *** его знает, какого *** и слово одно***ственно чудесным образом преобразуются с помощью замены нехорошего слова на хорошее май. Известный императив от***сь становится эвфемизмом отмирись. А фразеологизм через *** — выражением через Людвига Фейербаха и Клару Цеткин.
— Вы как, по какой модели собираетесь?
— А май его знает, — ответил, подумав, химик.
Я ей кричу: какого же ты мая, мать твою, забор разбираешь…
— По-моему, — ответил Валерка, — одномайственно.
Аккордеоном по трудильнику
Этот прием работает и наоборот: персонажи рассказа легко опознают преображенные формы как отборный мат, который следует пресечь:
— Ну и успехов в труде, — сказал мальчик, повернулся и побрел к помойке.
— Я тебя сейчас догоню, — заорал Валерка, забыв даже на секунду о своей бутылке, — и объясню, какие слова можно говорить, а какие — нет… Наглый какой, труд твоей матери…
Культ свободного безвозмездного труда — важнейшая мифологема советской идеологии — формирует новые ругательства, неведомые обсценному дискурсу, но легко понимаемые персонажами рассказа и читателями как таковые. Похабень переходит на новый уровень и усиливается.
— Давай, трудячь, в партком твою Коллонтай! — закричал оттуда пьяный голос Валерки, и захохотали какие-то бабы.
— Сейчас, — повернулся он к Ивану, — будет тебе эпифеномен дегуманизации. Аккордеоном по трудильнику. — Он потянулся к футляру.
Карнавализация обсценного
Советские символы — серп и молот, горн и галстук, — а также формулировки законов марксистской диалектики и принципов социализма оказываются эффектной заменой матерной лексики.
— Какого молота ты там высерпить хочешь?
— Лучше бы о материальных стимулах думали, пять признаков твоей матери, чем чужие вымпела считать, в горн вам десять галстуков и количеством в качество, — дробной скороговоркой ответил Валерка…
Обучение марксизму в советской средней и высшей школе строилось на лапидарных дидактических приемах, основанных на перечислении признаков, событий, действующих лиц и так далее. Все это надо было выучить и рассказать на экзамене: три составных части марксизма, пять признаков империализма по Ленину, десять сталинских ударов и прочее
Тем самым в приведенном примере пять признаков твой матери появляются совсем не случайно, художественно оттеняя карнавализацию обсценного дискурса.
И о сказках
После знакомства с традицией использования мата в художественной литературе возникает вопрос о том, насколько эта традиция естественна для русской речевой культуры. Не усматривается ли здесь чуждое влияние интеллектуалов, стремящихся сжить русский язык со свету?
Увы, пишут авторы книги, вынуждены разочаровать читателя: происки врагов не обнаруживаются. Чтобы убедиться в этом, достаточно заглянуть в «Русские заветные сказки» Александра Николаевича Афанасьева.
В сказках обсценные слова представлены весьма широко — в самых различных дискурсивных режимах. Они появляются и в формулах концовки волшебного повествования, и в присказках, и как инструмент создания абсурдных ситуаций и смехового мира — карнавала.