Евгений Горон — молодой поэт и писатель, финалист литературной премии «Лицей» рассказал «МТ» о верлибристах, ныне живущих гениях, работе и будущем литературы

Аурен Хабичев — Женя, мой первый вопрос не касается твоей поэзии. Расскажи мне, убежденному холостяку и детоненавистнику, каково это – быть отцом?

Евгений Горон — Честно – я не знаю. Меня, выросшего без отца, всю дорогу интересовало, кто этот человек, как он себя ведет, что чувствует. Единственный внятный пример, бывший в моем распоряжении – это мама, которая тяжело работала за двоих, пытаясь закрыть недостачи по всем фронтам. Думаю, впоследствии этот паттерн поведения прижился и во мне: долгое время казалось, что родительство – это обязательно про самоотречение, жертву и несвободу. Но когда у меня родилась дочь, я, что называется, выдохнул. Разумеется, жизнь меняется: ты подгоняешь свой график с учетом ребенка, впредь привыкаешь ставить во главу угла сперва его интересы, а потом – свои, понимаешь, что градус ответственности вырос в разы. Но все это происходит настолько естественно, органично и без усилий, будто только так и может быть. Вместе с тем в тебя вливают столько любви и нежности, о которых ты прежде не знал, что все бессонные ночи, колики и первые зубы компенсируются с лихвой одной утренней улыбкой. И потом, я никогда не один: у меня есть Катя, мы все делаем вместе, страхуем друг друга, когда одному из нас нужно отдохнуть или поработать. Очень счастливое отцовство, бесстрашное.

 

А.Х — Я смотрю, ты уже начал зарабатывать на своем творчестве. Собираешь концерты, к тебе приходят люди. Ты даже в других городах выступаешь. Поделись со мной рецептом успеха.

Е.Г — Боюсь, что не открою новый континент, если скажу, что все дело в искренности и желании делать то, что тебе нравится. Когда я читаю стихи со сцены, то испытываю эмоции, получить которые вне микрофонной стойки просто не могу. Но поверь: мне до сих пор удивительно, что все эти люди приходят слушать мои стихи. Видимо, они верят мне на слово, как-то интуитивно чувствуют, что нам по пути. Моя же задача – оправдать это доверие, сделать все максимально честно и красиво. Честность и красота – так бы я ответил.

 

А.Х — Есть такое обидное слово «верлибрист». Впервые об этом термине я услышал от одного достаточно агрессивно настроенного поэта в Липках. Все самое дурное и противоестественное он соотносил с верлибристами. Великого Воденникова он назвал верлибристом. Что это слово значит, я не совсем понимаю, но думаю, в поэзии есть такое же разделение, как и в политике — на консерваторов и либералов. И вот верлибристы — это такие либералы в поэзии. Ты  верлибрист?

Е.Г — Хочется быть аполитичным, но между «агрессивно настроенным поэтом в Липках» и «великим Воденниковым» я выбираю величие. Если же говорить серьезно, сочинение верлибров кажется мне более кропотливым трудом,  нежели написание рифмованных стихов. При всей внешней простоте, дежурной повествовательности, главный секрет верлибра, по моему, – в особой музыкальности текста, в чуткости и отзывчивости каждого слова. Если рифмованные стихи мы, как правило, запоминаем, опираясь на рифму, верлибр западает какой-то красивой деталью, нюансом, словарным жестом. Мне не близка сама мысль разделения, попытка вставить себя в какую-то рамку. Мое дело — максимально точно передать словами то, что я хочу, выбрав для этого наиболее подходящую – по моему мнению – форму. Но агрессивно настроенные поэты из Липок безусловно имеют право на частное мнение.

 

Видел рекламные ролики, в которых ты снимаешься. Ты начинал как фотомодель, правильно я понимаю?

 Все верно. В юности я занимался модельным бизнесом: ходил по подиуму, снимался для разных брендов в СНГ и Европе. Карьеру сделать не удалось: оказалось, что у меня не хватает роста для серьезной работы зарубежом. Максимум, что мне предлагали – контракты в Азии, но полумеры – это не мое. Важно: благодаря моделингу я познакомился с талантливейшим фотографом и художником Диной Данилович. Именно ей принадлежит весь визуал, который вы видите на моих выступлениях. Она же – режиссер видео на текст «Жажда»

 

А.Х — Теперь прагматичный такой вопрос. Ты зарабатываешь  исключительно на своем творчестве или занимаешься  еще чем-то, чтобы хорошо жить?

Е.Г — Разумеется, поэзия – это не основной доход, как бы мне того не хотелось. При этом, я не разделяю мнение о том, что художник должен быть голодным. Я люблю красивую одежду, хорошее вино, путешествия – комфорт, если сузить. Поэтому, на ряду со стихами и концертами, в моей жизни есть еще копирайтинг, SMM-продвижение разных проектов, рекламные съемки. Для меня важно, чтобы работа за деньги не мешала основному делу. Сначала – стихи, все остальное – потом.

 

А.Х — Назови поэтов, повлиявших на твое творчество

Е.Г — В разное время у меня были разные влиятели. В 18 мне нравилась переводная поэзия, битники:  Буковски, Бротиган, О Хара. Потом я крепко полюбил Поля Целана, Тумаса Транстремера, Лукаса Мудиссона. Дальше, что называется, был русский период: Воденников, Львовский, Горалик, Фанайлова. Сегодня чаще других перечитываю Шестакова, Перченкову, стихи Кортасара. А вот совсем новое – это поэзия Серебряного века. Видимо, травмы школьного образования, надолго истребившие эту любовь, затянулись. Заново открываю для себя Мандельштама, Цветаеву, Ахматову, Кузьмина. Но я считаю себя весьма благодарным читателем: мне порой хватает пару строк, чтобы очароваться.

А.Х — Представь себе 2050 год. Чем ты занимаешься?

Е.Г — Мне, значит, будет около 60-ти. Хорошо бы к этому времени написать все, что хочется написать, разойтись тиражами по всему миру, иметь возможность жить у моря в какой-нибудь европейской, буржуазной глуши. И вот так идти по красивой, сумеречной улице с Катей под локоток, а прохожие узнают вашу пару, но тактично не подходят: восхищаются издалека, перешептываются.

 

А.Х — Вообще о будущем. В упомянутом 2050 году будут еще поэты? Или это будет какая-то синергия между ИИ и человеком?

Е.Г — По-моему, поэзия – неистребимый жанр. Тот факт, что история стихосложения началась еще во времена Древней Греции убеждает в том, что стихи будут писать и через сто, и через триста лет. Но мне, мы помним, будет 60, я буду прогуливаться где-то у моря, поэтому никакой ИИ, а особенно – его синергия с человеком мне вряд-ли будут интересны.

 

А.Х — А из ныне живущих поэтов, кого  считаешь  гением?

Е.Г — Мне кажется, гений при жизни – это какая-то недоработка. Или у меня какие-то завышенные требования к этому слову. Так или иначе, есть стихи, которые я считаю выдающимися, блестящими, талантливыми, но гениальными… Нет у меня поэта в такой категории. Может, попозже.

 

А.Х — Женя, у тебя очень красивая супруга. Вы вообще красивая пара. Как удается в век соблазнов и возможностей, становится такой вот примерной ячейкой общества? Представляю сколько у нее поклонников и у тебя поклонниц.

Е.Г — Мы как-то еще на берегу договорились, что интересоваться другими людьми – это нормально, полезно для творчества и здоровья. На деле же оказалось, что с тех пор, как мы вместе, эта функция атрофировалась напрочь. Мне бы, может, и хотелось сверкнуть глазами в чью-то сторону, пофлиртовать, но что-то совсем не тянет. Катя говорит, что у нее тоже самое, но оказалось, что я могу быть жутким ревнивцем. То есть прежде я даже оттенка такой эмоции за собой не замечал, а тут – на тебе: предъявляю ей на пустом месте, без должного повода абсолютно. Она пока терпит. И потом: ну какой еще “век соблазнов и возможностей”, когда у тебя грудничок? Выспался – и то хлеб.