В театре «У Никитских ворот» премьера по пьесе Питера Шеффера
Зрители знают: самые интересные спектакли — с историей. «Амадей», который более 30 лет шёл на сцене МХАТа им. Чехова, именно из таких. В 1983 году, по инициативе худрука Олега Ефремова, его поставил по одноимённой пьесе Питера Шеффера Марк Розовский. Постановке предшествовала интрига, о которой режиссёр рассказал журналистам. Дело в том, что в роли Сальери Розовский хотел видеть только Олега Табакова, бывшего на тот момент, как и все современниковцы, в сложных отношениях с Олегом Ефремовым, который «покинул родной театр». В 1970 году он был назначен худруком МХАТа.
Но Марку Розовскому, уже поставившему два спектакля на малой сцене МХАТа, удалось преодолеть подводные рифы и утвердить на главную роль в «Амадее» Олега Табакова. Как известно, после этой блистательно исполненной роли Табаков был приглашён Ефремовым в театр, позднее почти полтора десятилетия был ректором Школы-студии МХАТ, а с 2000 по 2018 год руководил МХТ им. Чехова, два года назад 12 марта Олега Павловича не стало, и Марк Розовский подчёркивает, что тогда, почти сорок лет назад, именно он явился «мостом», который соединил вновь двух великих мастеров.
«Амадей» шёл около 30 лет, бессменным Сальери все годы был Олег Табаков, в роли Моцарта появлялись Владимир Пинчевский, Роман Козак, Михаил Ефремов, Сергей Безруков. «Первым Моцартом стал Владимир Пинчевский, — рассказывает Розовский, — лицо новое во МХАТе, я и просил Олега Николаевича найти человека со стороны, потому что по сюжету именно таков Моцарт. Из Зальцбурга он неожиданно врывается в команду венских придворных, где его не признают, и он вынужден завоёвывать место под солнцем».
По словам Розовского, пьеса написана Шеффером в русле «Маленьких трагедий» Пушкина, но, в отличие от фантазий поэтического театра, драматург XX века представляет жизнь и смерть Моцарта средствами психологического зрелищного театра. «И во МХАТе, и в нашей студии я ставил спектакль не о Моцарте и Сальери, хотя внешне все выглядит именно так, а о моцартианстве и сальеризме, — говорит Розовский. — Историки доказали, что отравление Моцарта Сальери — это миф, но проблема, о которой Пушкин сказал первым, остаётся. Моцартианство — это свобода, абсолютный полет духа, который позволяет художнику постоянно импровизировать. А сальеризм — это всегда ремесло, профессионализм, талант, но лишённый жизни, с драмами и трагедиями которой так тесно связан Моцарт. У Пушкина Амадей — «гуляка праздный», но это тот самый «гуляка», который в конце жизни пишет «Реквием». А пьеса написана так, что мы видим Моцарта глазами Сальери, и, с его точки зрения, оцениваем рискованное поведение гения. Но зритель все равно сопереживает Амадею. «Недавно я стихами как-то свистнул» — это строчка из Пушкина, и в ней отражено моцартианство свободного гения, у которого нет ложного самомнения или многозначительности, присущих Сальери».
В качестве примеров моцартианства в обычной жизни Марк Григорьевич приводит концерт в глухой деревне, на котором Мстислав Ростропович, быстро сориентировавшись, играл на виолончели под баян, пианино в клубе не оказалось, а также свадьбу самого Александра Сергеевича Пушкина, у которого не было фрака, и он одолжил его у своего друга Нащокина. Вот такая внутренняя свобода, лёгкость и виртуозность в принятии решений, по Розовскому, и есть моцартианство.
«Драма пьесы Питера Шеффера заключается в поиске ответа на вопрос, который мучает Сальери, — почему бог избрал знаком творца Моцарта, этого неуправляемого и непредсказуемого озорника, а не Сальери, мастера, знающего все тонкости искусства? Проблема противопоставления моцартианства и сальеризма во всех видах искусства актуальна и по сей день, — говорит Розовский, — в меру сил, пытаясь идти по следу традиций великого русского театра, несмотря на сложные времена, мы все же выпустили наш спектакль».
Сравнивать спектакли не нужно, они разные. Тот, кто видел мхатовский спектакль, непременно ощутит жёсткость и динамизм новой постановки. Ещё бы, за стенами театра бушует совсем другая жизнь, живём мы в другой реальности. Другими стали зрители, куда более прагматичными и эгоцентричными, с изменившейся шкалой жизненных ценностей. Сегодня всем нам важно увидеть этот спектакль о Моцарте и Сальери, который ведёт разговор о добре и зле.
В роли зловещего Сальери, на протяжении всего действа не выпускающего из поля зрения Моцарта (Никита Заболотный), — з. а. России Александр Масолов, Констанция — Кристина Айвазовская. Спектакль не удастся посмотреть отстранённым оком, он вовлекает вас в действо с первых секунд, и Сальери, улыбаясь своей мефистофельской улыбкой, сквозь века будет искать у вас сочувствия, придётся внутренне взаимодействовать. А Моцарт, это дитя свободы, перевернёт все в вашей душе вверх дном, приоткрыв лишь чуть-чуть то, из чего же «росла» его музыка. Музыка — одно из главных действующих лиц спектакля, и она будет звать вас прийти в этот зал ещё раз.
Сценография и костюмы — лауреата Госпремии России и многих международных премий Аллы Коженковой, которая оформляла и мхатовский спектакль. И тогда, в 1983 году, сшить костюмы из настоящей золототканой парчи команде Розовского помог сам КС — Станиславский. Оказалось, что в театральных сундуках долгие десятилетия лежали дорогие ткани, положенные туда впрок самим Станиславским: гобелены, церковное полотно с золотым и серебряным шитьём, с ликами ангелочков, с надписью, идущей по кромке: «Шила золотом монахиня Ефросинья». Открылись сундуки, когда возник спектакль.
Интересна история кресла императора Иосифа II: для мхатовского «Амадея» его вытачивал вручную из цельного куска древесины старейший театральный мастер. Работал три месяца, а кресло «играло» в спектакле все 30 лет. Руководство МХТ им. Чехова передало этот раритет участникам новой постановки. «Амадей» вступает в свои права в XXI веке.
Нина Катаева
