Накануне Дня памяти поэта в «Школе современной пьесы» показали реконструкцию дуэли
Спектакль-экспромт «Нельзя спасти камер-юнкера Пушкина. Монолог Кибовского» в рамках цикла «Истории из истории» в «Школе современной пьесы», как никакой другой, оправдывает название театра. Премьера его — ответный залп на постановку «Спасти камер-юнкера Пушкина», которая с большим успехом идёт в зале «Эрмитаж» уже семь лет. Автор и исполнитель — действительный член Российской академии художеств, кандидат исторических наук, министр культуры Москвы Александр Кибовский.
Автор идеи — худрук «Школы современной пьесы» Иосиф Райхельгауз. Услышав по радио лекцию министра, он предложил театрализовать эту историю и переложить её для сцены. Кибовский, будучи первоклассным специалистом по особенностям военных, придворных и общественных отношений начала XIХ века, изучил вопрос дуэли Пушкина и Дантеса, выявив интересные факты, которые и реконструируются во время представления. В спектакле участвуют Иосиф Райхельгауз и директор Литературного музея имени Пушкина Евгений Богатырёв. Поначалу они сидят за столом с напитками и закусками на фоне экрана, на котором демонстрируются слайды, и ведут дискуссию в стиле — «охотники на привале». Пушкинист делает уточнения и дополнения, а режиссёр задаёт обывательские и провокационные вопросы. Как, например, этот: был ли интим у Натали и Дантеса, доподлинно известно, что они оставались наедине на свидании, устроенном низкодушной Идалией Полетикой.
Любой здравомыслящий человек, способный составить объективное представление о жене Пушкина, скажет, что нет, к счастью, у Натальи Николаевны нашлись серьёзные защитники — в лице Евгения Богатырёва и Александра Кибовского и на этом вечере. Богатырёв назвал это «грязными домыслами», припомнив оскорбительный фильм Бравермана «А. С. Пушкин. Разговор о нелепых подозрениях», возмутивший пушкинистов, а Кибовский процитировал письма Дантеса из его переписки с Геккереном в январе–феврале 1836 году, опубликованные в Союзе в середине прошлого века. И, если, читая первые два отрывка, можно предположить, что кавалергард, действительно, влюблён в Наталью Николаевну, то третий являет нам — «Татьяну на последнем свидании с Онегиным», и не согласиться с Кибовским нельзя.
«А хуже всего то, что я влюблён, как безумный. Да, как безумный, ибо просто не знаю, куда от этого деться, имени её тебе не называю, но припомни самое очаровательное создание Петербурга, и ты поймёшь, кто это. А всего ужаснее в моём положении то, что она тоже меня любит, видеться же нам до сих пор было невозможно, ибо её муж безобразно ревнив… Ни слова никому, и не вздумай кого-либо расспрашивать, за кем я ухаживаю, не то, сам того не желая, ты можешь её погубить, и тогда я буду безутешен. Ради неё я готов на всё, только бы ей угодить, ведь жизнь, которую я веду в последнее время, это какая-то невероятная пытка. Это ужасно — любить и не иметь возможности сказать об этом друг другу иначе, как между двумя ритурнелями в контрдансе. Согласен, что это безрассудно, но от такой женщины можно потерять голову, особливо, если она тебя любит».
«У меня более чем когда-либо причин для радости, ибо я могу бывать в её доме, но видеться с ней наедине, думаю, почти невозможно, и всё же совершенно необходимо; и нет человеческой силы, способной этому помешать, ибо только так я вновь обрету жизнь и спокойствие».
«А затем у нас с ней произошло объяснение в последний раз… Невозможно проявить большего такта, очарования и ума, чем проявила она в этом разговоре, а ведь он был труден, потому что речь шла не больше и не меньше, как о том, чтобы отказать любимому и обожающему её человеку нарушить ради него свой супружеский долг; она обрисовала мне своё положение с такой искренностью, она так простодушно просила пожалеть её, что я поистине был обезоружен… Знал бы ты, как она меня утешала, ибо видела, в каком я был ужасном состоянии после того, как она сказала: я люблю вас так, как никогда не любила, но никогда ничего не требуйте от меня, кроме моего сердца, потому что всё другое принадлежит не мне, и я не могу быть счастлива иначе, как выполняя то, что мне велит долг».
«Но я другому отдана, и буду век ему верна» — многих ставил в тупик этот ответ Татьяны, возможно, эти письма убедят маловеров, что спорить здесь не о чем.
В первой части своего «монолога» Кибовский подробно разбирает события, которые происходили в доме Пушкина в преддуэльный год, рассказывает и историю «усыновления» Жоржа Дантеса в 1836 году бароном Геккереном. При живом родном отце и 20-летней разнице в возрасте. На экране меняются изображения тех, кто был связан с семьёй Пушкина, с самим Александром Сергеевичем. Между делом, исследователь упоминает об одном из своих открытий: до недавнего времени портрет записного красавца считался изображением Дантеса, на самом деле, это брат Натали — Иван Николаевич Гончаров.
Кибовский подробно останавливается на звании камер-юнкера, которое Пушкин получил в 1834 году. Возрасту поэта оно не соответствовало, так как обычно присваивалось двадцатилетним юношам, начинавшим карьеру при дворе. Пушкин так и записал в дневнике 1 января 1834 года: «Третьего дня я пожалован в камер-юнкеры (что довольно неприлично моим летам). Но Двору хотелось, чтобы N. N. [Наталья Николаевна] танцовала в Аничкове». А камергером поэт быть не мог, так как имел чин титулярного советника, а камергерство присваивалось лишь «статским».
Видимо, неслучайно, в следственные документы по делу о его гибели вкралась ошибка: Пушкина записали камергером. Современники не могли поверить, что 35-летний поэт — камер-юнкер. Все равно, что автора «Евгения Онегина» взяли бы в редакцию журнала курьером или младшим литсотрудником.
Опираясь на документы, Кибовский повествует, почему и по чьей инициативе произошла дуэль, разоблачая заблуждение многих, что вызвал Дантеса Пушкин. 4 ноября 1936 года, после распространения в Санкт-Петербурге оскорбительного пасквиля, Пушкин действительно отправил Дантесу вызов, но Геккерн-папа всё «уладил», попросив отсрочку, во время которой Дантес женился на Екатерине Гончаровой, сестре Натали. Но конфликт не был улажен, и после новой волны слухов и оскорблений в адрес семьи поэта, он отправил резкое письмо Геккерену.
В тот же день, 26 января (7 февраля) 1937 года, через секретаря французского посольства виконта д’Аршиака (который и стал секундантом) от имени Дантеса Пушкину был объявлен вызов. «Ввиду тяжести оскорбления», потребовали, чтобы поединок состоялся «в кратчайший срок». Пушкин, не обсуждая, принял условия, и 27 января (8 февраля 1837 года) на Чёрной речке под Петербургом состоялась роковая дуэль. Секундантом Пушкина стал его лицейский товарищ Данзас.
И вот на сцену являются антикварные «лепажи» — пистолеты, очень похожие на те самые. В звенящей тишине зала участники реконструкции бросают шинели, отсчитывают десять шагов, и Кибовский с «лепажем» встаёт напротив Евгения Богатырёва, держащего второй пистолет. Подробно разъясняют, как правильно нужно было держать ствол — двигаться он должен был лишь вверх-вниз, а не из стороны в сторону. Куда попала пуля, смертельно ранившая Пушкина, показывают лазерным указателем на скелете. Попутно демонстрируют иллюстрации дуэли и кадры из фильмов со множеством ляпов, признают, что наиболее грамотно выстроен кадр со стреляющим раненым поэтом в фильме «Пушкин. Последняя дуэль».
Обсуждают, конечно, была ли под рубашкой у Дантеса кольчуга. Маловероятно, конечно, но жизнь-то ему спасла пуговица — непонятно от чего… Не помешай пуговица траектории, Дантес был бы убит, Пушкин был отличным стрелком.
Звучит много версий, но из всего этого множества и через 184 года ударяет по нам по-настоящему одна — нельзя было спасти камер-юнкера… нельзя…
