Имя народного артиста СССР Геннадия Овсянникова неразрывно связано со старейшим Белорусским драмтеатром им. Я.Купалы, в который он был принят в 1957 году после окончания института.

За эти годы актер сыграл десятки ролей в пьесах зарубежных, российских, белорусских классиков, а также современных авторов. Коллеги называют Овсянникова артистом высшей пробы, в его исполнении не бывает черно-белых красок, драма и комедия всегда соседствуют рядом, тесно переплетены, как в жизни («Трибунал» Макаёнка, «Мудромер» Николая Матуковского, «Вечер» Дударева, чеховская «Свадьба»).

Широкому зрителю Геннадий Овсянников знаком по фильмам Виктора Турова «Люди на болоте» и «Сыновья уходят в бой», Ричарда Викторова «Обелиск», Михаила Пташука «Время выбрало нас». Среди наград артиста, наряду с Госпремией Белорусской ССР, медалью и орденом Франциска Скорины, призами российских и белорусских фестивалей, премия президента Республики Беларусь «За духовное возрождение» и Спецприз Президента «За сохранение и развитие традиций духовности в киноискусстве». Накануне грядущего в феврале 85-летия артист ответил на вопросы «ГлагоL» МТ.

Геннадий Степанович, как сами считаете, какие кинороли «обеспечили» вам Спецприз Президента?

Все и не упомнишь. На «Беларусьфильме» снимался у многих известных режиссеров – у Виктора Турова, Валерия Рубинчика, Александра Ефремова. Но не могу не назвать и Александра Карпова с фильмом «Долгие вёрсты войны» по произведениям Василя Быкова «Журавлиный крик», «Атака с ходу», «На восходе солнца». Люблю прозу Быкова, он стоит в одном ряду с первыми военными летописцами – Астафьевым, Бондаревым, Баклановым. Помню фильм Дмитрия Зайцева «Между жизнью и смертью», где мы снимались с российским актером Евгением Сидихиным. Люблю комедию Ивана Павлова «Свежина с салютом», которую зрители называют «фильмом-праздником». Эта картина – о предсвадебной кутерьме под Рождество. Комедия положений, в которой все крутится вокруг того, что горе-забойщики вместо домашней свиньи закалывают на мясо дикую, а домашняя от них убегает.

Работал с российскими режиссерами: в «Обелиске» по Быкову — с Ричардом Викторовым, в «Каменской» — с Юрием Морозом, в «Белом круге» — с Юрием Лысенко. Многие фильмы Дмитрия Астрахана, в которых участвовал, делались на «Беларусьфильме». А вот «Последнее лето детства» по Рыбакову снимали с Валерием Рубинчиком в Москве, потому что действие происходило на «Трехгорной мануфактуре», и Москва должна была быть узнаваемой.

Существуют ли особые методы работы с актерами у известных режиссеров?

Виктор Туров репетировал, как в театре – за столом, и мне это очень нравилось. Например, так снимали «Жизнь и смерть помещика Чертопханова» по тургеневским «Запискам охотника». Сейчас на съемочной площадке как – «А-а, ты все знаешь, давай в кадр. Мотор, начали!» А тут идешь в кадр после репетиции. И лишь после этого режиссер занимается раскадровками. Например, у Александра Ефремова я снялся в семи фильмах, и у нас было такое взаимопонимание, что я мгновенно, почти без слов, проникался задачей.

Из российских режиссеров наиболее интересно было работать с Ричардом Викторовым. Он тоже репетировал с актерами, но я ни разу не слышал, чтобы на кого-то повысил голос. Однажды был случай: он сказал – «Мотор!», а сигнал долго не отзывался. И оператор повторил в микрофон его команду — «Мотор!». Викторов остановил съемку – «Вы почему меня дублируете?!» Вот такой порядок был у него на площадке.

Что происходит сейчас в белорусском и российском кинематографе?

К сожалению, ничего интересного. Нет фильмов-потрясений. По телеку полистаешь каналы — одно и то же, один фильм посмотришь, второй – и он воспринимается как продолжение первого. Это я о российских сериалах, а в Беларуси вообще молчание. Документалисты что-то делают, а художественных фильмов нет. Вот был фильм Лозницы «В тумане» — по Быкову, крепко сделан. Так это ко-продукция пяти стран — Россия, Германия, Нидерланды, Латвия, Беларусь. Причем, в Беларуси снимали минут пять.

Был ли у вас такой фильм, который подчеркивает усилия наших двух стран по созданию единого культурного пространства?

Спектакль такой был – «Свадьба» по Чехову. Поставил его в жанре саунддрамы с актерами Купаловского театра российский режиссер Владимир Панков. Музыканты, сценограф и художник по костюмам – россияне, участвовал и российский актер Андрей Заводюк – из театра имени Пушкина. Этот спектакль – яркий пример того, что объединяться можно, не только подписывая договоры о дружбе, но и осуществляя совместные культурные проекты. Спектакль получился ярким и очень современным, мы играли его в Минске и в Москве, потом поехали на зарубежные гастроли. Проехали Европу, во Франции сыграли аж 10 спектаклей, были в Китае. Так зарубежные зрители узнали о Союзном государстве и рукоплескали ему. Спектакль выдвигался на союзную премию, но, к сожалению, мы не получили ее.

А вам был близок этот спектакль?

Не скрою, я не люблю, когда Чехова вытанцовывают, и не совсем воспринимал трактовку, но, к счастью, все прелюдии с танцами на сцене происходят до появления моего героя – свадебного генерала Ревунова-Караулова. А свою сцену я сыграл самым реалистическим методом, который на вооружении, как у белорусских, так и у российских актеров. Публика все воспринимала правильно и устраивала нам овации. Называлась наша постановка совместным проектом Cтудии Soundrama и Национального театра им. Янки Купалы.

На вручении вам Спецприза Президента на XXIII Минском «Лiстападе» вы прочитали молитву из моноспектакля по книге Яна Барщевского «Беларусь в фантастических рассказах», расскажите, какова же она?

Это страна доверчивых людей. Сказочная страна, а в сказке всегда побеждает правда и добро, и остается надежда. Мой герой пан Завальня не писал ни прозу, ни вирши, он был прекрасным рассказчиком в лицах. Долгими зимними вечерами любил слушать путников, которых метель приводила на его постоялый двор, а также развлекал их домашним театром. Кстати, сам Барщевский, современник Пушкина, родом из-под Полоцка. Писал на польском языке и издавал в Питере журнал «Незабудки».

Мы ставили спектакль «Шляхтич Завальня, или Беларусь в фантастических рассказах» по переводной книге писателя – с польского на белорусский. А потом еще и телеспектакль сделали. В 1994 году «Шляхтича Завальню» — с Владимиром Гостюхиным в главной роли — экранизировал Виктор Туров. В кино, конечно, возможностей было больше, чем на малой сцене в театре. У нас Завальня вначале сообщал зрителям, о чем будет рассказывать, а потом начинал изображать тех, о ком рассказывал, включая животных, например, медведя и фантастических персонажей.

Вам довелось долгое время работать с главным режиссером Купаловского театра Валерием Раевским, что отличало ваш союз?

Мне повезло встретить «своего» режиссера. Все значительные театральные роли — и «Трибунал», и «Страсти по Авдею», и «Мудромер», и пьесы Андрея Макаёнка я сделал именно с Раевским. С Валерием Николаевичем мы хорошо понимали друг друга. Долгих бесед он со мной не вел, никогда не навязывал – «делай так», наоборот «отпускал» меня. Видимо, для того, чтобы я раскрепостился, и ко мне пришла внутренняя свобода. У Раевского была хорошая школа, он стажировался у Юрия Любимова. Правда, его первый спектакль в Минске — по Войновичу — запретили. Тогда он взял Брехта и взломал весь «постановочный реализм» в театре. И с той поры я был занят почти во всех его спектаклях, и с Макаёнком у нас был хороший контакт. Все, что нужно артисту — роли, режиссер, драматург – у меня было.

Вы — участник спектаклей-долгожителей – «Павлинка» Янки Купалы (1943) и «Вечер» Алексея Дударева (2006), чем они держат зрителя?

Действительно, в театре это редкость. «Павлинка» — режиссерски не запудренный спектакль, пережил несколько смен составов. Поставил его основатель Купаловского театра Глеб Павлович Глебов, и я – четвертый исполнитель роли Пустаревича. А вообще-то еще студентом в конце 60-х выходил в массовке. Знаю каждую реплику, каждое движение Глеба Павловича, неслучайно кто-то из журналистов написал – «все-таки Овсянников ближе всех исполнителей к Глебову».  

А «Вечер» Дударев и Раевский назвали «реквиемом по уходящей деревне». И в Беларуси, и в России не редкость, когда в деревне живет одна бабка, и ей раз в неделю привозят буханку хлеба. За 30 километров-то никуда не потопаешь. Лет семь назад я был на съемках километрах в 50 от Минска. По нумерации в деревне было около 60 домов, а жили 12 человек. Сейчас, наверное, и того меньше. Как же много их, деревень, уходящих в небытие. У Николая Мельникова о них есть замечательное стихотворение – «Поставьте памятник деревне на Красной площади в Москве».

Что касается спектакля «Вечер», мы используем образ уходящей деревни на сцене нашего театра в финале, и это сильно воздействует на зрителей. Представьте, под органную музыку постепенно уходит вдаль, в небытие, квадрат с изображением деревни… В зале на несколько секунд повисает тишина, а потом раздается обвал аплодисментов. Мне же всегда вспоминается молодая женщина, которая однажды подошла ко мне после спектакля и сказала – «Пойду, позвоню маме». Было в этом что-то щемящее.

Как вы формулируете для себя систему Станиславского, выходя на сцену?

По правде все надо делать, а не выкомаривать: я в предлагаемых обстоятельствах, тогда и будет живой человек. Магическая установка Станиславского – «что будет, если я попаду в эту самую ситуацию» — работает. Вот был у меня спектакль «Страсти по Авдею» Владимира Бутромеева, поставленный по одной из первых пьес о раскулачивании. Это потом появились беловские «Кануны», можаевские «Мужики и бабы», рассказывающие о размужичивании крестьянина. По этим романам делали инсценировки, а Бутромеев написал пьесу «Крик на хуторе», по ней и поставили «Страсти по Авдею». Это был настоящий плач по тому, что не надо было делать ни в коем случае, в финале постановки погибала вся семья героя.

Но в комедиях-то приходилось и выкомаривать, не правда ли? В соцсетях сейчас все так увлечены тестированием своего айкью, а ваш герой еще в 1988 году в спектакле «Мудромер» измерял коэффициент интеллекта у окружающих.

Да, прибор изобретателя Николая Мурашко на гения реагировал музыкой Глинки «Славься», на талантливого человека — арией князя Игоря, на дурака — полонезом Огинского. Правда, назвали аппарат поначалу дуромером, но в «министерстве согласования» посоветовали переименовать — в мудромер. Изобретение это пригодилось бы и сейчас, тема актуальна на все времена. Да вы наверняка видели фильм «Мудромер» — с Бориславом Брондуковымв главной роли, снят по той же самой пьесе Николая Матуковского.  

В Купаловском театре много молодежи, как вы к ней относитесь?

Во всяком случае, не критикую. Они в другое время живут, быстрее соображают, перед ними стоят совсем другие задачи. Чтобы быть на волне, им все время надо куда-то бежать, где-то подрабатывать. У нас все было проще. Скорее, я готов критиковать педагогов, которые не научили молодых актеров, например, говорить так, чтобы зрителю все было слышно.

Вы стали народным артистом СССР в 1991 году, когда Союз распался, как это случилось?

Наверное, документы на присуждение звания были поданы раньше. Большим списком, в котором были и Алла Борисовна Пугачева, и Олег Иванович Янковский, и актеры из Азербайджана, Казахстана, Молдовы. Нас все стали называть «последними народными артистами СССР», пока Олег Янковский в шутку не подытожил – «Все-таки это я – последний народный СССР, потому что у меня фамилия на «я» — на последнюю букву в алфавите».

Журналисты писали, что вы целую неделю отмечали свое 80-летие, как в этот раз?

Видно будет. А тогда я семь дней подряд играл спектакли. Даже афиша сохранилась – «Юбилейная неделя». Сейчас выхожу на сцену в четырех постановках.

Нина Катаева