Уж кого-кого, а полюбить Босса с первого, да и даже с десятого взгляда вряд ли бы кто-то смог. Никакого умиления и теплых чувств, которые рождают в чёрствых человеческих сердцах среднестатистические котики, этот зверюга не вызывал категорически.
Волчьего окраса шерсть, торчащая неэстетичными клоками в разные стороны, лютый, ненавидящий всех и вся взгляд, выдержать который мог не всякий церковный сторож-дворник, вооруж`нный метлой и граблями одновременно, плюс полное полное презрение ко всему человеческому роду, которое демонстрировалось по поводу и без.
Но самое страшное в Боссе был, конечно, его голос. С кем согрешила его мамаша не ясно, но те звуки, что издавало это страшное животное напоминали одновременно львиный рык, волчий вой и хохот самой мерзкой в мире гиены.
С его вопля, кстати, и началось наше с ним знакомство. Мы сидели с Марго на лавочке в церковном дворе, где находился наш глинобитный семинарский кампус и вели свои девичьи благочестивые беседы, как вдруг за нашими спинами раздался крик такой силы и мерзости, что позавидовал бы и поверженный сатана.
Отважным слабоумием Господь наделил нас в полной мере, поэтому, вскочив с лавки мы, как приличные леди не бросились прочь, а, наоборот, устремили стопы в направлении источника душераздирающего звука.
На жидкой клумбе со следами сентябринок и бархатцев друг напротив друга, выгнув спины стояли двое. Шурик, домашний любимец отца Богдана, проживавшего по прописке во дворе храма Петра и Павла и растрёпанный кусок серой шерсти, которого этим же днём мы нарекли Боссом.
Коты стояли в классической бойцовой позе «спина дугой, уши параллельно почве» на расстоянии полуметра друг от друга и орали на весь двор злыми голосами. Шурик, хоть и был немного крупнее Босса, в вокальной битве явно проигрывал. Природы не хватало. Обертонов было маловато. И было видно, что Шурику страшно до смерти, но он пытался остаться в статусе хозяина двора до последнего.
Но куда там. Босс был классическим бродягой с большой дороги и домашний, пусть и бесконтрольно гуляющий по двору Шурик, проигрывал по всем фронтам во всех номинациях.
Босс совершил классический молниеносный выпад боком в сторону Шурика, на лету хватанул его передней лапой за ухо, отчего противник лихо свернулся в узел, и, продев голову через задние ноги укатился в огород.
Победитель не стал догонять противника с целью смертоубийства. Потоптался на жухлых чернобрывцах, проорал что-то хрипло ему в след, степенно пометил все кусты и убрался восвояси, подвывая и каркая.
— Вот это мощь… — восхитилась я.
— Зверюга… Не дай бог такому на хвост случайно наступить, он же пол туловища отхватит в минуту . Бандюга какой, — откликнулась Марго.
— А страшон-то, страшон! Голосом может подковы гнуть, прям ломовой голосище. Он Шурика без драки уделал. Как наш проректор.
— Настоящий Босс.
Так с легкой руки Марго безымянный до этого дворовый кот получил громкое имя и наше вечное расположение. Сила духа и неординарность не оставляют женщин равнодушными, даже если ты страшный, потрёпанный жизнью кот.
Среди священнических детей, живущих в этом же дворе мы навели справки про Босса, но ничего толком не смогли узнать и на время забыли о нём.
Но Босс не забыл про Шурика. И, однажды, тёмной-тёмной томской ночью, когда весь церковный двор на улице Алтайской спал, отмолившись за день, за окнами раздался потрясающий по силе вой и звуки великой битвы. Мы не сразу поняли, спросонья, что происходит, но знакомые обертоны напомнили о котике цвета волка.
— Босс пришёл Шурика убиват , пойдём разнимать, — дергает меня за ночную рубашку Маргарита.
— Рит, да он нас закладки для часословов порвёт, ты забыла его морду?!
— Не забыла.
— Нас потом три дня зашивать будут, остынь, сестра.
Двор не спал ещё больше часа, пока сторож не разогнал воюющих котофеев лопатой.
Наутро разведка донесла, что Шурик без чувств и половины ушей лежит дома. Двор был залит кровью, как хорошая скотобойня. На Босса была обьявлена охота. Сторожа получили благословение бить пришлую сволочь любыми подручными средствами на поражение.
Любовь русских, а в случае с Багинской и еврейских женщин иррациональна. Мы, на тот момент ещё даже не осознав своих чувств, решили спасти Босса от заскорузлых рук котоубийц.
Шурика тоже было тоже очень жаль, но он, хоть и крепко пострадал в честном бою, но, в отличие от Босса, лечил разодранные уши в кругу любящей семьи, а не валялся в подвале или у помойки холодный, голодный, никем не обогретый.
Благородный разбойник. Робин Гуд! Жоффрей де Пейрак, да Кюхельбеккер, в конце-концов. А рядом мы в белом, с красными крестами на грудях и голове. Ну красиво же, правда?! Но в этот раз спасать никого не пришлось.
Босс, почуяв своим бандитским сердцем, что во дворе Петропавловского собора его ждёт смерть с лопатой, пару дней не появлялся, но в конце-концов нагрянул, чтобы закрепить триумф и стать полноправным хозяином соборного двора, сввлив с трона Шурика.
Он пришёл днём, уселся на уже припорошенную снегом клумбу и начал вылизываться, как милый домашний котик. Сторожа, обалдев от такой наглости, долго не могли найти подручных средств для убийства этого наглеца и в результате, видимо из боязни не исполнить благословения, пошли на кота врукопашную.
Босс подпустил их к себе, изодрал в клочья рукава телогреек и предсказуемо не дал себя задушить, сбежав за забор и выдав весь свой звукоряд мощным глиссандо из контроктавы до ультразвука.
Сторожа поклялись убить «хитрую сволочь» уже без всякого благословения, а из банальной мести. Мы с Багинской возлюбили его наперекор всему ещё больше и три тонны жалости плескалось в нашем сердце.
А что делают и русские и еврейские женщины, когда они кого-то любят и жалеют одновременно? Правильно. Они начинают неистово кормить господина своего сердца.
Мы тогда и сами недоедали, по правде говоря. Рацион, который нам предлагали женщины из трапезной подходил, разве что, для столетних монахов в великой схиме и состоял из панихидских круп, которые хранились в церковных закромах с довоенных времён и усохших булок с позапрошлогодней Пасхи. И предложить нам Боссу было нечего.
Но так, как к тому времени, благодаря постоянному голоду, мы хорошо уже поднаторели в воровстве консерв и картошки с панихидного стола и трарезной, то выход нашёлся. Мы пошли грабить холодильник в серьёзно охраняемой от нас поварихами-церберами приходскую столовую.
Средь бела дня это было трудновато, но мы же семинаристки-регентши, ни кто попало, знали, как надо действовать. Мы вежливо и с благоговением испросили, при помощи молитвы, Божьего благословения (не все ж котов убивать с молитвой) и помощи святителя Николая у чудотворной соборной иконы в обожжённом наполовину киоте, которая, по местному преданию остановила большой храмовый пожар, «на добычу еды для котика».
Молитва наша была незамедлительно услышана и суровая тетя Надичка вышла из трапезной по какой-то срочной нужде, неразумно не повесив на дверь большущий «заломный» замок.
В два прыжка и три минуты нами была проведена ревизия холодильников, где из подходящей еды мы нашли банку шпрот и гусиную голову. Сама тушка нам не попалась, мы бы и ее прихватили. Но «для котика» по нашей преступной молитве было дано только это.
Пулей мы вылетели из подвала, где тогда располагалась трапезная и помчались разыскивать нашего голодного (как нам почему-то казалось) мохнатого героя.
Босс нашёлся почти сразу. Он сидел у дома напротив церковных ворот и активно намывался.
— Сбежит.
— Точно.
— Давай ему голову кинем?
— Давай.
Кинули в кота гусиной головой. Стоим. Ждём реакций. А их нет. Кот моется, ему не до нас и не до головы, занят чрезвычайно. И только мы чуть отвернулись, Босс , рыкнув, схватил голову покойного гуся и начал её остервенело жрать.
С этой головы и началась наша великая дружба.
Через пару месяцев этот злобный гордец уже был острижен голыми руками (колтунов было слишком много и вычесать их было просто нереально, там еще и в самих колтунах чего только не было — и репьи и трава и три тома Советской Энциклопедии:)), обезблошен, избавлен от внутренних постояльцев, уши вычищены до блеска и из Босса переименован в Боську (с нами только поведись, затискаем любого Жоффрея, будь он хоть Ретт Батлер).
Добрым котиком он был, кстати, только с нами. Со сторожами-убийцами отношения так и не сложились , они долго ещё точили зуб на нашего ненаглядного, хотя, после того, как Босс не пустил в храм случайно забежавшую во двор собаку, бросившись на неё прямо на паперти, немного поутихли с местью.
Шурик, как настоящий церковный кот, выращенный в поповской семье отринул гордыню и смирился до зела, признав Босса хозяином двора, выбирая для своих прогулок окольные пути.
Во дворе, тем временем, воцарился полный порядок. Никаких чужих котов на территорию не заносило даже ветром, собак тоже. А мыши, крысы и птицы навсегда позабыли дорогу в Петропавловский собор.
Зиму перезимовали в любви и согласии. Злодей наш отьелся, округлился и даже его несуразная волчья шерсть начала приобретать оттенок благородности.
Но тут нагрянула весна и началось. Со всех окрестных дворов (а раньше там был сплошь частный сектор) вылезли жаждущие тепла, ласки и скорейшего размножения томские коты и кошки, позабыв про закреплённые по осени за Боссом пограничные территории.
Мы лишились сна вместе с котами. Всенощные вакханалии, которые устраивали эти проходимцы лишили привычного режима всех служащих, поющих и читающих, живущих на храмовой территории (а жили там тогда почти все), чуть не парализовав работу собора.
Сторожа, конечно, делали всё, чтобы разогнать шерстяных сластолюбцев, но безуспешно, потому, что переть с лопатой и метлой против зова природы, против инстинктов бессмысленно. Всех не перебьёшь.
Страсти кипели месяц. На теле Босса уже не оставалось места, не помеченного зелёнкой. Думали уже, что не спасем кота, преставится от побоев и любовной горячки. Ан нет.
В одно чудесное утро, как раз на Страстной седмице кот наш вернулся домой не один. Он пришёл с дамой и важно препроводил её к своей чашке. Дама была голодна и по ней враскачку ходили блохи слоновьего размера. Блох было видно за версту, а сила аппетита была видна по тому, как дама уписывала ячневую кашу на воде, которая полагалась нам по семинарскому чину.
— Наш человек. Ест, как не в себя, — изрекла внимательная Марго. — В изолятор её надо, там, поди ещё глисты пятиметровые, глянь на блох, какие мордоворотищи по ней бродят.
Я попыталась взять даму за шкирку, чтобы на время службы отнести её в кладовку, а потом уж с ней разбираться и прдвергать санобработке. Но куда там. Жених наш вздыбился весь и попытался сделать вид, что сей же момент набросится на меня.
— Ах ты дрянь неблагодарная! — вспылила было Марго, но вовремя остановилась.
Член семьи привел зазнобу на смотрины, драться неприлично. Мы не шармачи какие, приличные девушки.
Вернувшись со службы обнаружили возлюбленную пару на моей постели. Пара упоенно спала после ночного загула. По покрывалу резво скакали блохи.
Привели мы и даму в порядок, назвали Муркой за простоту и непривередливость и начали жить уже семейной жизнью, поджидая пополнения. Мурка на постных кашах, а после на яичных салатах, которых после Пасхи во всех трапезных тонн по десять, похорошела, заблестела и поправилась даже в области хвоста. Босс восстановил прежние границы территорий, остепенился и больше не выл по ночам под окнами, а как приличный мужчина ночевал в обнимку со своей кошкой.
Но… Семейное счастье было недолгим. Шалопутная Мурка ушла от Босса к Шурику, позарившись, видимо на большую жилплощадь и постоянную прописку. Опять же харчи и полноценная многодетная семья отца Богдана выглядели гораздо привлекательнее нашей семинарской комунны.
Босс поначалу пытался вернуть любимую. Гонял, как собаку из церкви, Шурика по всей Алтайской улице. Устраивал под окнами дебоши с криками и стонами, но… Мурка не вернулась. Потом она бросила и Шурика, уйдя за звездой кочевой.
Во дворе ощутимо запахло драмой. Босс перестал есть, пить, гулять, гонять всех без разбора, а главное, он перестал издавать какие-либо звуки, что при его «говорливости» было очень страшным симптомом.
Мы изо всех сил старались утешить своего котеечку. Говорили ему, что таких, как Мурка у него будет ещё миллион, а то и два. Что наша к нему любовь навсегда и подкрепляли её свежим мясом, ради такого случая купленным на рынке, что при нашей убогой стипендии было чистым разорением. На что не пойдёшь ради любви. Но все без толку.
А потом, недели через две Босс пропал. Просто ушёл со двора и не вернулся. Мы прочесали все окрестности, клеили на столбы рукописные обьявления о пропаже, но никаких известий так и не получили. Босс нас бросил.
А мы его честно ждали. Не убирали миски, махеровый шарф, на котором Бося любил спать по прежнему лежал возле фортепиано, но кот и не думал к нам возвращаться. Летом мы уехали на каникулы, наказав сторожам, что если он вернётся, срочно звонить нам и мы тотчас выедем, но, конечно же нам никто не позвонил.
И уже зимой, когда уже и миски и шарф были убраны в дальний угол, перед Рождеством, во дворе раздался знакомый вой. Мы, в чем были, выскочили на улицу. Под дверями сидел Босс. Худой, страшный, оборванный, живой.
Когда радость встречи немного снизила градус и мы взялись приводить в порядок дорогую пропажу, за ухом у Босса обнаружилась большая опухоль, размером с перепелиное яйцо, которая горела огнём и к которой Бося не давал нам прикасаться.
Двадцать пять лет назад ещё не было такого количества ветклиник и кому нести нашу печаль мы не очень понимали. Обратились за помощью к одному из прихожан собора, который по слухам был врачом. Слухи подтвердились. Прихожанин оказался психиатром, но на нашу беду откликнулся и дал нам адрес своего знакомого звериного доктора.
Доктор принимал чуть ли не на границе с Китаем, судя по времени, которое мы потратили на дорогу. Босс наотрез отказался ехать в спортивной сумке, пришлось по очереди тащить его за пазухой. Взопрели все, но до врача добрались. По пути, в трамвае, Босс выдал пару своих коронных рулад, распугав пассажиров, но в целом вёл себя хорошо.
Ветеринар оказался мужчиной суровым, спеленал нашего грозного вояку в доли секунды, побрил ему голову и вскрыл нарыв, без всякого обезболивания. Босс молчал. Мы держались за сердце, переживая за обоих. На дворе был 1992 год и никаких узи, мрт и наркотических средств еще и в помине не было. Кто выживет, тот и молодец.
Узнав кто мы и откуда врач не взял с нас ни рубля и отправил домой, снабдив мазью «Левомеколь», стрептоцидом и парой ампул пенициллина, показав, куда и как ставить страдальцу уколы.
Поправился Босс за считанные дни и в качестве благодарности приволок нам красивый подарок — удушенного волнистого попугайчика цвета морской волны, любимца нашего проректора отца Леонида. Как он проник в его кабинет, как выудил несчастного Гошу из клетки, не знаю.
На поиски Гоши проректором были кинуты все братские силы, крику было много, но кто бы догадался искать Гошу в импровизированной могилке за нашим домиком? Никто. А мы своих не сдаём и Босс остался в живых и на этот раз. По краю прошёл парень.
И с того времени Бося наладился носить нам с Риткой подарки. Щедрый оказался и благодарный. Крыс, мышей, воробьев и ворон мы уже не считали и скромная могилка попугая Гоши разрослась уже до приличной братской, где несчастные птички и грызуны обрели свое последнее пристанище.
Все бы так и продолжалось, если бы кто-то из соседних дворов не решил по весне завести цыплят. Босс взялся и за них, таская их к нам под двери каждый день. Уж мы его и страмили, и цыплятами по злой морде били, увещевая больше так не делать. Но попробуй уговори хищника.
Видимо поймали разьяренные хозяева нашего добытчика. Били крепко, насмерть убивали, потому, что когда мы его, окровавленного нашли у дверей своей избушки, он уже почти не дышал. Все тело от головы до хвоста было изломано, видимо колотили палкой или лопатой. Не было одного глаза и половины задней лапы.
Мы не знали с какой стороны за него взяться, чтобы не сделать ещё больнее, укутали в куртку, утешали, рыдали белугой, не зная куда нам вечером его тащить.
Да и не успели бы, Бося умирал. Умирал героически, также, как и жил, чуть только тоненько постанывая и смотря на нас одним оставшимся глазом. Лизнул напоследок Риткины пальцы, вытянулся струной и не стало нашего Босса.
Мы просидели над ним всю ночь. Обтёрли, как смогли от крови, положили в наволочку и на рассвете пошли хоронить его в клумбу. На то место, где впервые повстречались. Не могли же мы такого кота положить в одну могилу с попугайчиком и мышками. Неистового своего друга по имени Босс.
Мы тебя помним;)
