11 марта вышел в прокат полнометражный анимационный фильм Андрея Хржановского «Нос, или Заговор «не таких»
Премьера состоялась на 49 Роттердамском фестивале, фильм вошёл в лонг-лист претендентов на «Оскар», получил приз жюри на Международном анимационном фестивале в Анси, а также номинацию на приз Европейской киноакадемии. Картина открывала 31 «Кинотавр», на котором Андрей Хржановский был награждён за вклад в кинематограф. Формулировка «За преодоление границ между видами искусств» давала полное представление о сути фильма-эксперимента.
«Нос, или Заговор «не таких» объединяет эпохи и времена, сдвигает события и даёт им новое толкование. Сатирическая абсурдистская повесть «Нос» написана Гоголем в 1832–1833 годах, одноимённую оперу Шостакович написал почти век спустя — в 1927–1928 годах, Хржановский, современник Шостаковича, получил письменное разрешение композитора использовать его музыку в своём фильме в 1969 году.
Об этом факте режиссёр с воодушевлением рассказывает на всех встречах. Ещё бы, этот момент важен лично для него. В то время режиссёр служил на морфлоте, куда его отправили после фильма «Стеклянная гармоника» (1968), который на двадцать лет положили на полку. Это был его первый опыт обращения к теме давления тоталитарного режима на художника.
Во время трёхдневной побывки в Москве режиссёр по случаю встретился с зятем Шостаковича, который и сообщил ему, что Дмитрию Дмитриевичу понравился его первый фильм «Жил-был Козявин». Как было не воспарить в мыслях, но создание фильма по опере Шостаковича «Нос», о чём мечтал Хржановский, в ту пору было невозможно, поэтому он решил добиться согласия композитора в принципе. В 1969 году написал ему письмо с просьбой разрешить экранизировать оперу. И на третий день получил открытку со словами: «Буду рад, если вы используете мою музыку».
Фильм Хржановского посвящён новаторам в искусстве, опережавшим своё время, Они поплатились за это собственным благополучием, а то и жизнью, но точно знали, что в следующем времени у них будут единомышленники и последователи. И, конечно, жаждали с ними общения. Первым соблазнил их на «заговор» Николай Васильевич Гоголь, написавший свою пародию на реакционеров и бюрократов николаевской империи.
Понятно, чем поразила 21-летнего Дмитрия Шостаковича повесть «Нос»: наглый и циничный искатель чинов и выгодной женитьбы майор Ковалев готов на все ради внешней благопристойности. Сбежавший нос демонстрирует ему его суть, которая заключается в гиперпреобладании формы над сущностью, чина над человеком.
Финал с водворившимся на своё место носом усиливает сатирический пафос повести: «благонамеренная пошлость» и «показное благолепие» торжествуют. Тема вечная, и её не могли не услышать, вслед за Гоголем и Шостаковичем, Мейерхольд и Булгаков — главные герои фильма. Это они вчетвером встречаются на ярмарке, где к ним присоединяется и майор Ковалев — в цилиндре и с бакенбардами, напоминающий Пушкина, собственно, это комический персонаж из мультфильмов Хржановского.
Критики замечают, что к этому фильму Андрей Хржановский шёл, начиная со своего диплома — «Жил-был Козявин», «Стеклянной гармоники», цикла фильмов по рисункам Пушкина «Любимое моё время», «Школы изящных искусств», основанной на творчестве художника-нонкорфомиста Юло Соостера, дилогии «Полтора кота» и «Полторы комнаты» по произведениям Бродского — это все были рассказы про «не таких», самые-самые собрались в фильме «Нос».
По рассказам Хржановского, им с Юрием Арабовым никак не удавалось «пристроить» сценарий о Мейерхольде, его все время отклоняли, но из эпизода, посвящённого работе Шостаковича над оперой «Нос», которую Всеволод Эмильевич должен был ставить в Большом театре (постановка не осуществилась. — Ред.), родился персонаж для фильма Хржановского. Дело в том, что оперу Шостакович писал в гостях у Мейерхольда в Москве.
Вот так, из множества ручейков, стекавшихся в море, родился этот эпохальный фильм о гениях — «заговорщиках». Очень кстати трюк с анаграммой: нос-сон — подсказал Хржановскому, что зрителю надо показать три сна, первый из которых посвящён опере «Нос» и снят в манере книжных иллюстраций. Подробных, образных и очень смешных. А когда они оживают под арии и ариозо цирюльника Ивана Яковлевича и его благоверной Прасковьи Осиповны, майора Ковалева, квартального, всевозможных «приятных» дам со смартфонами в ручках и самого Носа, которого хозяин видит в ранге статского советника — мундир, шитый золотом, и шляпа с плюмажем не дадут ошибиться, хочется остановить кино и рассматривать подробности кадров. Нос-персонаж явит нам ещё много чудес — он и в лимузин, наподобие нашего свадебного, усядется, и в церкви будет молиться, а потом и вовсе превратится в памятник тоталитарному режиму на мощном пьедестале.
Сон второй, записанный Еленой Сергеевной со слов Михаила Булгакова, посвящён его дружбе с Генералиссимусом и касается положения писателей в Советском Союзе. Начался он со странного письма, подписанного — «Трампазлин». Сталин пожелал объяснений. В картинках-набросках показан визит босоногого автора «Мастера и Маргариты» в резиденцию И.В., которого приспешники величают не иначе, как «Ваше Величество», а он заставляет их отдать сапоги писателю. Падают в обмороки, но разуваются все, пока не подходит размер… А когда Булгаков уедет по делам, вождь отправится в театр слушать оперу «Нос», и после этого начнёт борьбу с «сумбуром вместо музыки».
Тональность фильма резко меняется, третий сон — под советские агитплакаты и живопись авангардистов — представляет собой экранизацию сатирической мини-оперы Шостаковича «Антиформалистический раёк» (1948-1968): музыкальные деятели осуждают буржуазный формализм в музыке, борются с авангардом. Шостаковича, помимо формализма, обвиняют в «декадентстве и пресмыкательстве перед Западом». Музыковед товарищ Единицын (с грузинским акцентом) выдвигает тезис о том, что «реалистическую музыку пишут народные композиторы, а формалистическую антинародные», чьё «сомнительное экспериментирование» следует прекратить. Товарищ Двойкин требует от музыки «красоты и изящества» и рассуждает о том, какой должна быть «настоящая кавказская лезгинка». Товарищ Тройкин, который неправильно ставит ударение в фамилии Римского—Корсакова, утверждает, что «У нас усё должно быть, как у классиков». и призывает всех к бдительности. Хор подхватывает его призыв, грозно распевая рефрен «Бдительность, бдительность — всегда во всём».
А на экран наплывают документы иного рода — тюремные фото Мейерхольда, Мандельштама, Шаламова, академика Вавилова… Фото Булгакова, Гумилева и сотен, тысяч других мучеников, попавших по каток режима, начиная с 1917-го… Бесконечные лайнеры с их именами проносятся в иллюминаторах самолёта, в котором Андрей Хржановский летит со своими друзьями навстречу новым замыслам.
И в этом таится ответ Николаю Васильевичу Гоголю, засомневавшемуся было в конце своей повести: «Но что страннее, что непонятнее всего, — это то, как авторы могут брать подобные сюжеты. Признаюсь, это уж совсем непостижимо, это точно… нет, нет, совсем не понимаю. Во-первых, пользы отечеству решительно никакой; во-вторых… но и во-вторых, тоже нет пользы. Просто я не знаю, что это… Ну да и где ж не бывает несообразностей?..»
