О, дошли и до моей обители слухи о том, как надо быть да жить, если тебе сорок с хвостом. Да сколько же у людей может быть проблем! Горячо сочувствую, от всей души. Там лицо поплыло, там брови с брылями до колен спустились, и колени со страху тоже провисли. Это же ад, а не жизнь, бабоньки! Рыдаю вместе с вами.

Подошла к зеркалу, придирчиво осмотрела брыли с носогубами, ногой решительно задвинула весы куда подальше… Всё, что надо, висит, что не надо, стоит.

Но в целом-то, в целом — бабонька хоть куда. Хоть вагоны разгружать, хоть борща наварить человек на триста, что ещё надо-то?

А, точно, счастья-то, любви-то неземной на данный момент нету, в этом же весь цимес, а я и забыла, но и это дело поправимое. Тут ведь что главное — чтоб мозги не обвисли на пару с брылями, сердце чтоб не просело от забот внешних, душа патиной не покрылась (да, штампы, но потому и работают), иначе и правда — хана.

И вспомнила я свою баб Шуру, двоюродная бабка моя. Имела головокружительный роман в 82 года, со свадьбой, переездом в соседнее село и последующими похоронами молодого мужа (на десять лет её был моложе, сокол ясный).

Познакомились в романтической обстановке — в очереди на анализы. То ли на сахар, то ли на биохимию, не помню. Баб Шура помнит. И он её там, значит, «приглядел» (со слов потерпевшей). И начал «ходить». А ходить надо было из соседней деревни, на минуточку, — двадцать километров. А автобус ходит по магическому расписанию, которое ведомо только архангелам и ангелам — не человекам.

Старший сын «жениха» два месяца в режиме нон-стоп возил влюблённого отца своего семидесяти двух лет на «свиданки». Потом уж не выдержал «расходов» и поставил вопрос ребром: «Ты, батя, или женись, или уже не морочь Александре Ефремовне голову!» (И бензин не дармовой!)

Голову баб Шуры к тому времени уже украсил мелкий «барашек-химия» огненно-морковного цвета, тело — не менее огненные, кровавые велюровые халаты на блестящих молниях, ноги из вечных войлочных тапочек переобулись в кожаные, хранимые для «особых случаев» с 1955 года. Готовились к похоронам, а вышла свадьба, так бывает. Невеста к бракосочетанию была готова, жениха, как обычно, принудили. Уже пожилые дети не выдержали страстей и женили родителей в один день.

В сельсовет пришло полсела вдовиц и разбитных разведёнок прикоснуться к чужому счастью и обрести надежду. Обрели её в тот день все. Баб Шура была в фате и кримпленовом платье цвета «слоновая кость», хранимом для погребения. Фата, как ни бились, была ею отвоёвана: «Трёх детей я родила, а свадьбы у меня так и не было, то война, то целина — отстаньте!» Все и отстали.

На свадьбе пели и плясали две деревни. Дети, внуки и правнуки. В отдалении рыдали вдовицы. Баяны дымились, самогон варился тут же, в бане, запасённого категорически не хватало. Пир шёл неделю.

Все десять лет, что прожили, как голубки, молодые, мы ездили к ним в гости по лету. Годовщину свадебных торжеств праздновать. Баб Шура всегда с причёской и в огненном халате, молодой муж с аккуратно постриженными к приезду гостей бровями.

А потом он умер. Быстро. Диабет. А она не поверила. Дети забрали баб Шуру к себе, в её родную деревню. Она до сих пор жива. Красит волосы, не ходит, правда, уже, но до сих пор ждёт своего «милёночка». Не верит, не помнит ни похорон, ни переезда, да оно и к лучшему. Всё равно скоро увидятся.

А вы всё про брыли свои в сорок лет. Что попало.