«Золотой Орел-2019» за лучший сериал получило «Ненастье» Сергея Урсуляка. Награда стала уже пятой в коллекции режиссера.
Начинал Урсуляк как актер, двенадцать лет проработал в «Сатириконе». Окончив в 1993-ем Высшие режиссерские курсы, стал снимать для большого экрана – «Русский регтайм», «Летние люди», «Сочинение ко Дню Победы», «Долгое прощание», делал документальное кино. И вот уже более десяти лет он едва ли не самый признанный автор телесериалов – «Ликвидация», «Исаев», «Жизнь и судьба», «Тихий Дон», «Ненастье». Без наград, как правило, телефильмы не остаются, а главное – огромен зрительский успех, и это то самое «ответное движение», которое и определило выбор Сергея Урсуляка. Он так и сказал в одном интервью, что не хочет снимать полнометражное кино, потому что никто, кроме фестивальной тусовки, его не видит. «Хочу, чтобы наше телевидение хотя бы раз в году делало нечто такое, что улучшает людскую породу, а не ухудшает ее».
Рассказать о том, как он справляется с этой задачей, раздел Культура редакции МТ «ГлагоL» и попросил режиссера.
Сергей Владимирович, «Ненастье» — не самый удачный роман у Алексея Иванова, почему все-таки взялись экранизировать?
Не считаю, что роман неудачный. И не могу, поскольку не литературовед, оценивать. Но после «Тихого Дона» я искал материал для работы, и среди прочих литературных новинок наткнулся на этот роман, который произвел на меня впечатление, но для канала «Россия» показался жестковатым и слишком протяженным во времени и пространстве. Но, спустя срок, я вдруг понял, что «Ненастье» не оставляет меня, и я уже прикидываю, что если поджать его и перенести всю историю с ограблением и поисками Неволина в финал ельцинской эпохи, то фильм будет про этот период. Начнется с вывода войск из Афганистана, ухода Горбачева, а закончится уходом Ельцина. Сложив концепцию, без особых надежд позвонил на канал, а Антон Златопольский мне сказал: «Знаешь, три месяца назад мы купили права на этот роман, приступай, будем рады».
Как вообще относитесь к прозе Алексея Иванова, самого экранизируемого писателя наших дней?
С почтением отношусь и, можно сказать, ревностно. Не читал только «Пищеблок»: как только он вышел, мне сообщили, что роман уже экранизируют, и я, во избежание огорчения, его отложил. Иванов, действительно, очень кинематографичный писатель: начинает с места в карьер, у него всегда действенная среда, и его интересно читать, подключаешься с первых секунд. Но отношения с ним у меня складывались странным образом, задолго до того, как вышел прекрасный фильм Велединского «Географ глобус пропил», экранизировать этот роман предлагали мне, и я — не взял. Показалось, что не моя история.
А насколько вас волновала эпоха, описанная в «Ненастье»?
Это было очень сложное время, как советский период не опишешь одной краской, так и ельцинскую эпоху не определишь однозначно. Начиналось все с эйфории: еще чуть-чуть, и будет счастье, 1991-й стал апофеозом, и после него мы еще находились в плену ожиданий. Но начиная с 1993-го внутри у людей что-то стало скукоживаться, а к 1998-му иллюзий не осталось. Все ждали финала, и для нашего поколения он оказался весьма разрушительным. Если брать афганцев, героев «Ненастья», они вписались в это время только в том смысле, что сами были такими же жесткими. Пострадали те, кто верил в идеи добра, справедливости и милосердия, а ребята, пришедшие из Афганистана, верили совсем в другие вещи. Но и их, в конце концов, время перелопатило, и тут замечу, что, если бы я снимал только об афганцах, мне было бы не так интересно. К Афганистану отношения не имею, большого обаяния в этих людях не вижу, и это была самая большая проблема экранизации, я должен был полюбить своих героев. Я это сделал, но рассказывал, скорее, о себе, о том, как менялось мое отношение к происходящему, и как из времени, полного надежд, мы пришли к пустоте.
Достаточно ли вам было романа, чтобы показать это время?
Нет, конечно, и я много чего привнес в фильм, во-первых, телевизор, которого в романе не существовало, а в фильме он беспрерывно что-то показывает и поет. Что я мог противопоставить той наглой бездарности, которая хлынула на телеэкран, — только французскую эстраду, которую любил сам. В фильме ее слушают главные герои — Лихолетов и Неволин, и она звучит как альтернатива другой жизни, осмысленной и счастливой. Из-за того, что действие перенесено в конец 1999 года, а флэшбэки постоянно возвращают зрителя в 1991-й, появились Горбачев и Ельцин. А из героев мы очень сильно поменяли Таню, которая поет песню про цветок и, собственно, сама является этим цветком. Изменили и главных героев: на роль Лихолетова, которого Иванов описывает маленьким и коренастым, я взял Сашу Горбатова, обладающего роскошной фактурой, мне кажется, когда уничтожают такого человека, происходящее воспринимается иначе. Сашу Яценко я вообще не рассматривал на роль Неволина, хотя его имя моим окружением было названо первым, как только зашла речь об экранизации. В результате я очень долго искал этого героя, пока однажды мне не приснился Яценко в этой роли.
Вообще кастинг был сложен?
Да, огромное количество типажей, которые до этого меня совершенно не интересовали. Первым актером, которого внутренне назначил на роль в сериал, стал Тарас Епифанцев из РАМПТа. Я смотрел там несколько спектаклей, и когда увидел его, подумал, что, если буду снимать «Ненастье», дам ему роль Бычегора. Горбатова, еще до того, как он сыграл у меня Степана в «Тихом Доне», увидел на самостоятельном показе. С женскими образами было сложнее, спасибо Илье Тилькину, который в огромной степени выписывал образ Тани, она получилась не похожей на ту, что в романе. Татьяна Лялина, артистка «Современника», понравилась сразу, но поскольку посмотреть ее в работе было негде, мы просто общались в течение трех месяцев. И я не ошибся. Сергей Маковецкий сыграл небольшую роль отца Тани, пьющего физрука Яр-Саныча, мы придумали, что он вдохновенно будет петь советские песни. От композитора я отказался, в сериале, кроме французской эстрады, звучит более двух десятков советских хитов и гениальная мелодия Эдуарда Артемьева из фильма «Автостоп» Никиты Михалкова, на которую мы купли права.
Все-таки что так сломало этих парней, сериал перенасыщен жестокостью?
Хотите спросить, нет ли преувеличений? Загляните в книгу Алексея Иванова «Ёбург», в которой он собрал документальные свидетельства истории, описанной в «Ненастье». От фактов, которые там изложены, шевелятся волосы, настолько они ужасны. И самое страшное в том, что, в отличие от романа, у «героев» всех этих кровавых разборок есть имена. А слом в душах людей, думаю, произошел в 1993 году, когда случилась кошмарная история с Верховным Советом, тогда и у меня возникли первые подозрения, а правильно ли все делаем.
По мнению Алексея Иванова, тема 90-х не закрыта, и, действительно, сейчас многие пытаются ее переосмыслить.
Ничего удивительного, время вроде ушло, но оно никак не отражено в пространстве, кроме фильма Леши Балабанова «Брат», ничего такого не припомню. Об этом времени еще будут говорить всерьез, чуть-чуть отойдя, на расстояньи, единственное, что пока останавливает, его дикая кровавость.
Да, зрители воспринимают сериал в диапазоне: от — «не хочу вспоминать об этом ужасе» и до — «душа плачет, все снова пережила», и даже так – «Эх, Фирс, что же делать, когда рубят наш вишневый сад?!»
Заставить людей вновь пережить страшные события непросто: неслучайно первое время после войны делали, в основном, музыкальные комедии. И только в конце 50-х начали снимать кино о реальных военных событиях. Многие пытаются сравнивать состояние фронтовиков и афганцев после войны, вряд ли это следует делать, принципиальная разница в том, что те были победителями, боролись за правое дело и отстаивали свою родину, а эти вначале погибали непонятно за что, а когда «интернациональный долг» объявили ошибкой, были окончательно деморализованы, при всех их наградах и льготах. «Потерянное поколение» — их можно так назвать, но беда в том, что в России почти про любое поколение можно сказать так.
Знаете ли вы, что зрители составили трилогию из «Ликвидации», «Жизни и судьбы» и «Ненастья», отражающих разные периоды истории России в XX веке? Открылись ли вам новые знания в результате этой колоссальной работы?
Ничего такого, что бы я не понимал, а то, что наша история — это череда драм, с одной стороны, печально, а, с другой, представьте, что мы жили бы, как в Люксембурге или Бельгии. Все попытки посадить у нас швейцарскую растительность обречены на провал, а разговоры о нашем особом пути, при всем моем раздражении, правильны. То, что у России совершенно особый путь, сложилось исторически, и, что хорошо для Москвы и Московской области, не подходит для других частей нашей страны, потому что она огромная и очень разная, невозможно соединить это лоскутное одеяло и удовлетворить запросы всех. К России нельзя подходить с мерками Франции, Бельгии и Швейцарии, тоже говорящих на нескольких языках, потому что Швейцария – это наша Тульская область. И если бы в ней говорили на 16 языках, еще куда бы ни шло, а когда 150 млн разговаривают — каждый на своем наречии, сложнее. Еще любят рассуждать, почему Господь не любит Россию, кому еще столько выпало в XX веке. Но то, что наша страна сохранилась, говорит о том, что Он, скорее, любит ее, чем нет, а испытания потому посылает, что выделяет нас.
Скажите, плавание на «Одесском пароходе» было возможностью расслабиться?
Задумывали как актерский капустник – с одной стороны, и как прощание с мифом об Одессе – с другой. С любовью к этим людям, этим взаимоотношениям, этому времени, этому юмору. И с грустью, что это ушло.
Если отталкиваться от определения Алексея Иванова, что главное ненастье его романа в душах людей, логичен вопрос, рассеется ли оно над Россией?
Как всякий человек, у которого есть дети и внуки, хочу верить, что, конечно, рассеется. Не имею права думать иначе, не собираюсь никуда уезжать, и, как при Советской власти, хочу быть уверенным в том, что наши дети будут счастливее нас.
Нина Катаева
