Об искусстве, сменяемости власти, выборах в Белоруссии и публичности мы поговорили с художником, режиссёром и музыкантом Евгением Гранильщиковым.
— Женя, посмотрев твои работы, в частности те, что ты недавно выставлял в галерее Syntax в Cube Moscow, у меня возник прежде всего вот какой вопрос. Когда, как и вообще при каких обстоятельствах началась твоя оппозиционность?
Знаешь, меня всегда немного смущало слово «оппозиционность». Я исключил бы этот термин, потому что в России у этого термина есть какая-то негативная коннотация. Она сводится к тому, что это какое-то небольшое количество людей, такое невнятное меньшинство. Оппозиционность значит, что ты противопоставляешь себя какой-то другой доминантной силе. А я хотел бы просто и свободно говорить о политике, напоминая людям, что это естественная практика. Я не хочу сказать, что у всех должно быть политическое образование. Но мне хотелось, что бы у людей было понимание совершенно очевидных вещей, например, о том, что политической строй должен быть сменяемым.
Но ты меня спросил с чего всё началось. Для меня, наверное, всё началось с событий в Грузии. Это был, если помнишь, август 2008-го года. Я в тот момент учился в Литературном Институте и был шокирован тем, что на моих глазах начинается полномасштабная война. Это было страшно. Именно тогда я понял, что значит информационная война, когда обе стороны показывают одну и ту же картинку бомбёжек с разными сопроводительными текстами. И тогда я, как выпускник журфака, осознал, что значит манипулирование общественным мнением, пропаганда и прочие инструменты, к которым прибегают власти. Причём, всё это выпало на период президентства Медведева, с которым, так или иначе, связывались либеральные надежды. В любом случае война в Грузии стала для меня большим разочарованием. Хотя, Медведев, понятно, выступал в роли некой креатуры и дело было абсолютно не в нём. Примерно с этого момента я был разочарован политической жизнью России, прежде всего, конечно, внешней политикой. Потому что до этих событий мне было не вполне очевидно, по какому пути моя страна пойдёт. А другие два события, сильно повлиявшие на мои политические убеждения — это «Оккупай Абай» и, конечно, Болотная площадь. Тогда, наверное, и произошла кристаллизация моего политического сознания.
— А может ты тогда понял, что можно попасть в некую струю актуального искусства? То есть, выбрать злободневную тему и стать таким образом популярным?
В тот момент я не занимался искусством так, как занимаюсь им сейчас. С этой точки зрения я тогда точно не думал. Этот разговор сейчас — исключительно про гражданское самосознание. Например, несколько моих друзей эмигрировали в тот момент из России. И это было связанно с политикой. Эти темы, были и остаются для меня жизненно важными. И прежде, чем я начал осознавать те события через искусство, прошло достаточно много времени. Попытки подобного осмысления начались в 2016 году. Я вспомнил события на Болотной, рисовал некоторых героев в момент их задержания. Но вернулся я к этому точно не случайно. То есть мне, видимо, требовалась какая-то сублимация моих переживаний через искусство.
— Как это началось?
Я уехал в резиденцию для художников в Париж и именно там что-то меня подвигло начать работу над рисунками про задержания на Болотной площади. Личная ситуация у меня в этот момент была абсолютно комфортная и я не знаю, что послужило поводом вернутся к этой теме именно в этот момент. В мире, кстати, происходили совсем другие события — период был достаточно богат на политические кризисы, теракты, выборы в США, то есть сам контекст был совершенно другой. Но мне как будто всё равно чего-то не хватало. И я занимался своими ресёрчами событий, которые на самом деле вот уже много лет были все забыты.
— Выставка, которую я посетил, была, в частности, посвящена событиям в Белоруссии. В аннотации ты безапелляционно заявляешь о фальсификации результатов выборов со стороны Лукашенко. А прежде чем взяться за эту тему, ты погружался в неё? То есть, может провёл какое-то своё расследование и пришёл к выводу, что результаты однозначно сфальсифицированы.
Естественно я следил за президентскими выборами с самого начала. Я изначально был уверен, что цифры будут нарисованы.
фото: работы Евгения Гранильщикова с выставки «Этой ночью мы зажглись ещё ярче»
— То есть, фальсификация результатов выборов в Белоруссии — это очевидно?
Конечно. Есть множество документов и последующих иследований. В любом случае, наверное, с 9-го августа я уже не отлипал от информационных источников, следя за событиями в Белоруссии.
— Почему тебя эта тема так волнует? Что тебя связывает с этой страной?
Когда что-то происходит, скажем, в США меня это, конечно, волнует в меньшей степени. Я просто хочу быть немного в курсе, но не слишком. Но ситуация в Белоруссии меня, конечно, волнует также как и до этого волновала ситуация на Украине. Да, это близко, да, это для меня какие-то родные люди.
— У тебя там есть друзья?
В Минске меня есть друзья, но дело, конечно, не в этом. Я просто сочувствую людям, которые борются за свою свободу. Это абсолютно нормальная вещь.
— В России лучше ситуация?
Я думаю, что хуже. Но то, что сейчас происходит в Белоруссии — очевидно это выход, который они нашли и я не сомневаюсь, что они уже победили. Нет никакого сомнения, что Лукашенко как легитимного политического игрока больше не существует. Он есть формально при поддержке своих силовых структур. Это вопрос времени, выдержки и борьбы белорусского народа — людей, который сейчас подвергают себя огромной опасности. Но у них нет другого выбора — они стоят на пути к своему будущему. Лукашенко же не понимает, что для него всё кончено.
— Я вот прочитал, что твои фильмы и их герои пронизаны какой-то неуловимой тревогой. Видимо, в них ты тоже обращаешься к политическим темам. А не казалось тебе, что в реальном мире всё не так страшно, как в мире твоего творческого сознания, где тебе тревожно и страшно? Что твоя тревожность с точки зрения реального мира — необъективна?
Нет. Всё ровно наоборот. Мы недостаточно тревожимся. Всё намного хуже. Просто мы спим иногда более или менее спокойно только потому, что не знаем какие именно чудовищные вещи происходят рядом. Но для тревожности, и индивидуальной, и общественной, есть определённые поводы. Скажем, например, мы узнаем, что в этом году посадили больше журналистов, чем в прошлом и, это закономерно поднимает уровень тревожности, разве это не объективный показатель?
— Согласен.
Вот. Поэтому я считаю, что уровень тревоги, в первую очередь, зависит от политической ситуации и только во вторую от нашего индивидуального интереса к жизни в широком смысле. Я знаком с журналистами, через которых проходят огромные потоки тяжёлой, разочаровывающей информации. Для некоторых из них эти вещи становятся обыденностью, они рассказывают о них с какой-то пугающей непринуждённостью, хотя, возможно, это просто их профессионализм. Может быть, на самом деле им очень тяжело и если бы они не были бы зажаты форматами теле- и радиовещания, а рассказывали бы нам о том, как есть все на самом деле, то нам было бы куда страшней, чем сейчас.
— Ты пишешь музыку, снимаешь фильмы, делаешь графику. В общем, эдакий многостаночник. Но кто ты больше? Какая из этих сфер большое твоя?
Я — художник, который работает с разными медиа. Иногда это фильмы, иногда графика, иногда музыка. Но мой статус от этого не меняется. Я во всех этих вещах — художник. Это позиция, с которой я просто работаю с разными вещами. Для меня принципиально не разделять всё это. Я бы хотел размыть границы между медиа. Люди думают, что если ты снимаешь фильмы, то ты как бы режиссёр. На самом деле, хочется немного про другое сообщить — будучи художником ты можешь работать с разными материалами, которые тебе в этот момент представляются более подходящими. Понимаешь, для тебя журналистика — это профессия. Иногда она приносит удовольствие, если, например, у тебя получился хороший текст. У меня происходит также, но искусство для меня — это практика. Я живу и практикую современное искусство. Это для меня определённый процесс. Я бы не хотел говорить, что это какая-то тяжёлая работа или наоборот, что это работа, которая приносит удовольствие. Нет. Важно понимать, что это процесс. И это твоё дело — дело твоей жизни. И вот эти все вещи — удовольствие, разочарование и прочее — это не главные составляющие в моей профессии. Эти чувства могут возникать, исчезать, но чаще я не обращаю на это какое-то особенное внимание. Главное — это то, что мне нужно сделать вне зависимости от моего желания и настроения.
— Ну, тогда, если уж ты своё искусство воспринимаешь так, то есть без фанатизма и поклонения, у меня резонно возникает вопрос о том, что ты уже на нём зарабатываешь… Мне интересен вот какой момент: каков инструментарий современного художника для заработка?
Сейчас, как я думаю, независимо от того, чем ты занимаешься, ты зарабатываешь на публичности. Это основной инструмент. Публичность — это то, что тебя защищает и это то, на чём ты зарабатываешь.
— Прости, перебью. Публичность, как я думаю, создаёт ряд инструментов, на которых ты зарабатываешь. К тебе же не приходят клиенты и не говорят, вот за то, что ты популярный художник, на тебе миллион рублей.
Нет, конечно, не так. Но это определяющий параметр, благодаря которому потенциальные заказчики могут обратить на тебя внимание. Таким образом я довольно долго зарабатывал, например, как монтажёр или режиссёр, делая большие проекты по приглашению, но так или иначе это все связанно с искусством.
— То есть, тебе доверили эти проекты благодаря тому, что у тебя был уже определённый бэкграунд?
Примерно. По крайней мере в ряде случаев именно так и было. То есть, складывается какое-то доверие к тебе как художнику. Вообще, если говорить о заработке, то для художника идеально подходит формула «то пусто, то густо». Пару, тройку месяцев можешь просидеть без работы, а потом оказываешься в ситуации, что тянешь одновременно три проекта.
— 6-го ноября у тебя стартует персональная выставка в ГУМе и пространство для неё ты выбрал, конечно, очень крутое. Это, можно сказать, старинная галерея в самом сердце Москвы. Сейчас она называется Red-Line и твоя выставка будет первой после долгой реконструкции этой площадки. Название, как всегда, ты выбрал оригинальное: «Обстоятельства непреодолимого времени». Я уже вижу политический подтекст и слышу голоса политиков-популистов всех времён…
Ты совершенно верно прочувствовал этот момент. И я рад, что я набрёл именно на это название. Оно, кстати, пришло мне в голову совершенно случайно. Хотя позже я узнал, что эту фразу «непреодолимые обстоятельства» очень часто в своих выступлениях использует Путин. Вот об этом политическом моменте в названии выставки я совершенно не подумал. Но слово «время» в этом контексте как-то меняет акценты и вообще посыл. Ведь одно дело, когда есть «непреодолимые обстоятельства», но другое, когда сюда вмешивается время и возникают обстоятельства, связанные непосредственно с ним. И они, как смерть, для кого-то являются непреодолимыми.
— Название очень мне нравится, Женя. Оно крутое. Жаль, что интервью нам приходится заканчивать на такой грустной теме. Спасибо тебе.
И тебе спасибо.
фото: facebook.com/evgeny.granilshikov
