Борис Клетинич — автор романа «Мое частное бессмертие» — о литературном «долгострое», жизни в Израиле и планах по написанию второй части книги. 

— Борис, недавно я начал читать «Моё частное бессмертие» и мне  нравится. Но дело не во мне. А в том, что о книге уже довольно много написано рецензий. Это одна из самых заметных новинок 2019-го года. Можно ли сказать, что и в Вашем персональном 2019-м году выход этой книги был среди самых центральных событий?

— Не среди самых, а самым центральным. И не только в масштабе 2019-го года. Но и всей жизни. Мне сегодня 58 лет. Ровно половину этого срока – 29 лет – я живу за пределами земли, в которой родился и обрёл речь. Все эти 29 лет я что-то писал, над чем-то работал, но был при этом этакий «литературный партизан». И вот только сейчас, благодаря книге, вышел из леса.  

— Насколько мне известно, эту книгу Вы писали… страшно сказать… 24 года. 24 из 29. С чем связан такой долгий срок?

— Связан вот с чем. Когда-то давно, в 15 лет, я написал свои первые стихи. Их опубликовали в республиканской советской газете. С этими же стихами через 2 года меня приняли на… сценарный факультет ВГИКа. И, хотя во ВГИКе я начал писать сценарную прозу, но мышление моё литературное оставалось все тем же юношеским, поэтическим. Мне было уже за 30, когда я приступил к роману «Моё частное бессмертие», но сам импульс к написанию его – был поэтический. Но потом это обернулось неудачей в первом варианте, и неудачей со вторым вариантом… Вообще, надо понять, что упомянутые Вами 24 года – это сумма вариантов. И это мое собственное перерождение из поэта-лирика в строителя трудоемкой прозы. 

— За это время, полагаю, многое изменилось и вы вносили какие-то коррективы в роман в соответствии с реалиями нашей современности? Чем отличался мир за Вашим окном в 1995-м году от того мира, что наступил  впоследствие?

Изменилась технология литературного труда. Весной 1995-го я писал первые страницы романа рукой, в толстом гроссбухе, японской ручкой с чёрными чернилами. Потом перепечатывал на пишущей машинке «Юнис». Затем вносил правки в напечатанные страницы и снова перепечатывал… А жил я тогда в деревне Авиезер, в рожковом лесу на камнях. Вся эта местность называется «Долина Айела». Нереальная по своей выразительности. Со следами древнеиудейской агрокультуры (террасы, подземные холодильники, каменные колеса для выжимки оливкового масла…). В 3 км от моего дома – равнина в межегорье, где имела место битва Давида с Голиафом… И вот там-то,  в долине Айела, я писал «детские» страницы в романе – про то, как я играл за кишиневский ЖЭК-10 на «Кожанный мяч» (городское соренование юных футболистов)… Но в начале 2000-х мы по семейным обстоятельствам переехали в Монреаль, и вскоре я нашёл себя в грохочущем нью-йоркском сабвее, едущим в Бруклин, к 90-летней тётя Жене, подруге молодости моей бабушки. После общения с тётей Женей в романе появилась другая главная линия: оргеевской девушки Шанталь.

— Возвращаясь к пишмашинке «Юнис»… Охотно ли Вы «пересели» на персональный компьютер?

 — Это произошло в 1998-м. И сначала это был большой стресс – осваивать PC. Я купил его в городке Бейт-Шемеш, в лавке, где подрабатывал мой школьный ученик (я преподавал кино в средней школе). Он был шалопай, но шалопай головастый и рукастый. Поэтому я купил компьютер именно в той лавке, а не в соседней… А потом в психику мою стал входить Интернет. В доинтернетовскую пору, помню, проходил я 2-х дневную армейскую переподготовку на горе Хар-а-Цофим в Иерусалиме, с захватывающим дух видом на Иудейскую пустыню. И во время обеденного перерыва бегал в университетскую библиотеку рядом. В библиотеке были относительно свежие номера «Нового мира», «Дружбы народов», «Искусство кино». С отставанием этак месяца на 3-4. Я листал их и понимал, что мы на разных планетах. Где они, где я… В «Искусстве кино» мне попалась статья Юрия Арабова, в юности мы близко дружили, читали друг друг стихи, ни он, ни я не печатались. А теперь он был профессор ВГИКа, другая планета. А у меня зато был Иерусалим, и это волнующее марево над долгим, до самого Мёртвого моря, спуском Иудейской пустыни. И я допускал, что так будет всегда. Мы никогда уж не пересечемся… Но, «пересев» на PC, я со своим романом приехал на общую ярмарку.

— Была ли у Вас так называемая «целевая аудитория», для которой Вы писали?

— Такой аудитории не было. И в этом – и сила, и уязвимость романа. Сила – в абсолютной свободе. В поиске (и обретении) абсолютной, не зависимой ни от чего, художественной истины… Ну а уязвимость – в недостаточной коммуникабельности. В неподстроенности этой книги под читательские ёмкости и запросы.

 — Как Вы переносите отзывы на Ваш роман — будь то похвала, хула, безразличие?

— Недопустимо-горячо люблю похвалу. Помню поимённо всех, кто хвалил роман ещё после публикации его в журнале «Волга». Эти люди – мне друзья навеки. С прямой хулой сталкиваться не приходилось. Но есть один промежуточный вариант, о котором я думаю с тоской. Это когда, прочитав первые 20 страниц, где последовательное, ясное действие, человек пишет мне что-то восторженное. А потом, когда конструкция книги усложняется, когда стартуют какие-то другие сюжетные линии и приходится прикладывать усилия, этот поспешный человек пропадает. Вот к этому я привыкнуть не могу. Это ослабляет книгу. 

 Вы упоминали в одном из интервью о том, что пишете продолжение. «Мое частное бессмертие — 2». Ожидает ли его такое длительное воплощение?

— Нет, нет и нет. Во-первых, я не уверен, что передо мной простираются эти десятилетия земного времени. А во-вторых, в «Моём частном бессмертии» я создавал некий огромный художественный мир из ничего. С нуля. Тогда как во второй книге я оперирую внутри этого мира. 

Борис Клетинич. Фейсбук.