Сестра покойного, которая знала всех двоюродных, троюродных и дальше по седьмое колено, вдруг прервалась во время плача и одёрнула старушку Заибат, чтобы посмотреть кто это и не проглядела ли она визит кого-то из близких родственников. Та подняла заплаканные глаза и уставилась на нее.
— А ты кто? — спросила сестра покойного
— Заибат — ответила старушка
— Я тебя не знаю — сказала сестра покойного
— Я ненадолго — стушевалась Заибат над умершим.
Говорят, что эти похороны были самыми весёлыми в истории этого селения. Смеялась даже безутешная сестра покойного.
Боря, как и я, тянется в родной город, но находиться в нем долго не может. Говорить о городе нашего детства патетически и возвышенно мы можем только далеко от него. Как только нога наша ступает сюда, так сразу вся эта романтика улетучивается куда-то в неизвестном направлении. А у Бори так вообще начинаются проблемы с пищеварением. Как только мы приехали и вышли на главной площади, чтобы пройтись и осмотреться, как Борю «прихватило» и он начал рыскать глазами в поисках общественного туалета.
А в этих местах и в мирное время таких роскошеств не было, поэтому Боре пришлось срочно сесть в машину и отправиться в гости к своей бабушке, которая жила в отдалённом горном районе города, чтобы справить естественную нужду. Так я и остался в долгожданном одиночестве. У меня, по моим подсчётам, было минут двадцать, пока Боря сделает свои дела и я смогу немного насладиться видами своего детства.
А виды здесь самые прекрасные. Я дал себе слово, что не буду больше никуда спешить и что за время, отпущенное мне, хотя бы успею подышать воздухом, всматриваясь в эти скалистые горы. Удивительное место. Город, состоящий из двух улиц, находится посреди горныхвершин. Он довольно узок, так как горы окружают его с двух сторон, а посреди города как бы врезается ещё одна — небольшая — немного выше среднего холма, но вообще довольно легендарное местечко. На эту гору поднимались влюблённые парочки, чтобы уединиться, с её самого крутого склона сбрасывались несчастные суицидники, а национальные герои даже скрывались там вместе со своими сподвижниками. В детстве я часто смотрел туда.
Помню из города на этой вершине была видна высокая скульптура, установленная ещё когда меня не было и когда, кажется, не было моего отца, символизирующая раненного оленя — огромная, метра три. Говорят, что это образ из народной песни, воспевающей любовь молодого парня к дочери князя, ради которой он ушёл в горы, чтобы убить священного оленя. И вот скульптура этого священного оленя, пронзённого стрелой, с самого детства будоражила мой ум.
И только когда из хулиганских соображений мы с одноклассниками поднялись на эту вершину, чтобы покурить сигарет, я впервые увидел этого оленя вживую. Помню, впечатление от первой затяжки сигарет было не столь сильным, как лицезрение величественного памятника — раненного, благородного животного, с застывшим страхом в больших и чистых глазах. После я ходил на то место один, без одноклассников и вообще без кого бы то ни было. Подолгу смотрел на раненного оленя, а прям у постамента этой скульптуры, открывался вид на весь город — с его двумя улицами — Большой и Малой. Большой, что по размерам меньше, чем Малая и Малой, что превосходит по размерам улицу Большую.
В прошлой части «Дневника мизантропа» я рассказывал о том, как запах жжёной капусты натолкнул меня на сладостные воспоминания
фото: Casey Horner/unsplash.com
