Нам всё время что-то нужно от других людей: от детей, мужей или жён, коллег на работе, наших начальников или клиентов. От результата такого «что-то нужно» может зависеть многое — воспитание наших детей, карьера или вообще сохранение отношений с партнёром. Есть ли «волшебная палочка», которая может помочь нам убеждать всех и каждого?
Мы обратились к книге «Я слышу вас насквозь» учёного и опытного практика переговоров в одном лице — Марку Гоулстону, практикующему психиатру и тренеру переговорщиков ФБР, где он рассказывает, как развить в себе навык слушания и как применять его не только и не столько на работе, но и в жизни вообще. Книга будет полезна всем, кто хочет быть услышанным и сам готов услышать и понять другого. Делимся с вами некоторыми отрывками из книги — поверьте, вы откроете для себя очень много нового и неожиданного.
Трёхслойный мозг
Сколько у вас мозгов? Если вы думаете, что один, то ошибаетесь. Их три.
Ваш мозг имеет три слоя, которые развивались в течение миллионов лет: слой примитивной рептилии, более развитый слой млекопитающего и слой примата. Они связаны между собой, но зачастую действуют именно как три независимых мозга. Более того, зачастую они даже вступают в конфликт друг с другом. Вот как ведет себя каждый из них.
— Нижний слой — мозг рептилии — отвечает за поведение типа «укусить или убежать». Он отвечает за действия и реакции, не требующие долгих размышлений. Также он может заставить вас замереть в случае опасности или сильного стресса, как это происходит с зайцами, застигнутыми светом фар на дороге.
— Средний слой — мозг млекопитающего — вместилище ваших эмоций, «театр» вашей внутренней драмы. Именно он отвечает за самые мощные чувства — любовь, радость, удовольствие, печаль, злость, горе, ревность.
— Верхний слой — мозг примата — отвечает за логичную и рациональную оценку ситуации и разработку осмысленного плана действий. Этот слой мозга собирает информацию от слоев рептилии и млекопитающего, фильтрует ее, анализирует и на ее основе принимает практичные, умные и этичные решения.
По мере эволюции человека новые области его мозга не уничтожали старые части. Вместо этого они на них наслаивались, подобно кольцам ствола дерева. При этом все части мозга имеют свою долю влияния на то, как мы думаем и действуем каждый день.
В какой-то мере все три слоя мозга работают вместе. Но по большому счету они все же склонны к независимому функционированию, особенно в стрессовых ситуациях. Оказавшись в состоянии стресса, мы можем полностью попасть под контроль нижнего или среднего слоев нашего мозга, при этом верхний слой перестает оказывать на нас влияние, и наше поведение начинает напоминать поведение ящерицы или волка.
Какое значение это имеет для убеждения людей? Все достаточно просто: чтобы убедить кого-либо, вы должны разговаривать с верхним слоем его мозга, а не с мозгом змеи или крысы. Вы немногого добьетесь, если будете требовать внимания от человека, находящегося в состоянии гнева, раздражения или опасности, потому что в таких ситуациях верхний слой мозга не отвечает на вызовы. И когда вы разговариваете с боссом, клиентом, супругом или ребенком, которые находятся под контролем нижнего или среднего слоев своего мозга, вы разговариваете с загнанной в угол змеей или, в лучшем случае, с перепуганным кроликом. В такой ситуации ваш успех будет полностью зависеть от того, удастся ли вам перевести разговор в верхний слой мозга. Этой технике автор учит в своей книге.
Захват миндалины — смерть для рационального мышления
Миндалина — маленький участок глубоко внутри мозга, который приходит в действие при обнаружении угрозы — например, когда в темном переулке к вам подходит незнакомец. Эта угроза необязательно может быть физической. К пробуждению миндалины может привести угроза словесная, финансовая или даже угроза вашему самолюбию.
Фронтальная кора — часть мозга, отвечающая за логику, — также приводится в состояние готовности при возникновении угрозы. Однако эта часть верхнего слоя мозга первым делом должна угрозу проанализировать, а на это у вас зачастую нет времени. Именно поэтому в миндалине есть некий переключатель, который направляет сигналы либо во фронтальную кору, либо в обход ее.
Иногда, если вы сильно испуганы, миндалина мгновенно отключает весь верхний слой мозга, оставляя вам возможность действовать только на основании примитивных инстинктов.
фото: freepik.com
Зеркальные нейроны
Вы вздрагиваете, когда ваш коллега режет себе палец канцелярским ножом, и радуетесь, когда герой фильма добивается успеха. Это объясняется тем, что хотя бы на мгновение вы ощущаете, как это происходит с вами. И в каком-то смысле все именно так и есть.
Много лет назад ученые, изучавшие отдельные нервные клетки фронтальной коры мозга макак, обнаружили, что некоторые клетки возбуждаются, когда обезьяна играет с мячом или ест банан. Но кое-что оказалось для них неожиданным: эти же самые клетки возбуждались, когда обезьяны только наблюдали за своими соседями, играющими с мячом или едящими банан. Другими словами, когда обезьяна A наблюдала за тем, как обезьяна B играет с мячом, мозг обезьяны A реагировал точно так же, как если бы она сама играла.
Поначалу ученые назвали эти нейроны «обезьяна видит, обезьяна делает», а позже изменили название на «зеркальные нейроны», поскольку они позволяют обезьянам как в зеркале отражать чужие действия в своем собственном мозгу.
Новое название оказалось более точным еще и потому, что такие нейроны есть не только у обезьян, но и у людей. Фактически проведенное исследование позволило предположить, что эти замечательные клетки могут формировать фундамент человеческой эмпатии. Именно они переносят нас в сознание другого человека, на короткое время позволяя почувствовать то, что чувствует он. В статье 2007 года под названием «Неврология самосознания» (The Neurologyof Self-Awareness) в журнале Edge пионер исследования зеркальных нейронов Вилейанур Рамачандран написал: «Я называю их “нейронами эмпатии”, или “нейронами далай-ламы”, потому что они разрушают барьеры между нами и другими людьми». Не вдаваясь в подробности, можно сказать, что эти клетки оказались одним из способов, которыми природа заставляет нас заботиться друг о друге. Но если взглянуть на них под другим углом, то появятся новые вопросы. Почему нас так часто потрясает, когда кто-то относится к нам по-доброму? Почему мы испытываем теплые чувства по отношению к тем, кто нас понимает? Почему простой вопрос «У тебя все в порядке?» может так нас взволновать?
Теория Марка, подтверждаемая клиническими исследованиями, состоит в том, что мы постоянно отражаем мир в зеркале, приспосабливаемся к нему, пытаемся добиться его любви и одобрения. И каждый раз, когда мы отражаем мир зеркально, он отзывается взаимным желанием быть отраженным. Если это желание не исполняется, в нас развивается то, что автор назвал бы дефицитом зеркальных нейронов.
В современном мире этот дефицит разрастается до огромных размеров. Многие люди — от генеральных директоров и менеджеров до супругов и детей — чувствуют, что в ответ на все их усилия они каждый день сталкиваются только с апатией, враждебностью или с полным отсутствием какой-либо реакции, что, вероятно, хуже всего. Марк уверен, что именно этот дефицит объясняет, почему нас так изумляет, когда кто-нибудь сопереживает нашей боли или радуется нашему триумфу. Именно поэтому многие из самых мощных техник, которым автор научит читателя в своей книге, включают в себя зеркальное отражение чувств других людей, даже тех, с которыми вы не согласны.
Откройтесь людям, и они откроются вам
Марк, как и большинство молодых людей, когда-то верил, что завоевать уважение можно, только если ни при каких обстоятельствах не показывать свою слабость. Но оказалось, что такое поведение означает лишь попытку скрыть свои ошибки и страхи за бравадой. Жизнь преподнесла автору несколько важных уроков.
Один из них состоит в том, что люди простят вас и даже попытаются помочь, если вы честно осознаете свою ошибку. Другой — в том, что ваша ложь вынуждает людей озлобляться и разочаровываться в вас. Всего этого можно избежать, говоря правду.
Кроме того, Марк понял, что намного лучше обратиться за помощью до того, как ситуация станет критической. Если вы просите о помощи слишком поздно, когда все уже произошло, в глазах других это выглядит как попытка избежать наказания. Но даже в этом случае лучше обратиться за помощью, чем совсем этого не делать.
В проявлении слабости есть много положительных моментов. Оно предотвращает захват миндалины, который может привести к непродуманным решениям. Позволяет вам дать выход эмоциям, вместо того чтобы накапливать их для следующего взрыва. Противоположное поведение — утверждение, что все в порядке, в тот момент, когда ваш мир идет ко дну, может быть опасно для вашего здоровья, а порой и для жизни.
Но откровенность позволяет не просто выплеснуть эмоции, она дает возможность наладить контакт с другими людьми. Чтобы разобраться в этом, давайте еще раз вернемся к зеркальным нейронам — клеткам мозга, которые позволяют нам почувствовать то, что чувствуют другие люди. Когда вы испуганы, обижены или унижены, но не признаете этого, опасаясь потерять уважение со стороны другого человека, происходит вот что:
— ваш собственный дефицит зеркальных нейронов увеличивается. Вы не можете почувствовать, что люди вас понимают, потому что сами не можете их понять, так что никто не имеет никакого представления о том, что с вами происходит;
— человек, чье уважение вы боитесь потерять (родитель, босс, ребенок, супруг), не может зеркально отразить ваш дистресс и понять его. Вместо этого он вынужден отражать то состояние, которое вы используете для маскировки вашего дистресса. Если вы прибегаете к злости для маскировки страха, в ответ получите злость. Если вы хотите скрыть свое чувство беспомощности при помощи поведения «идите все к черту», то получите не помощь, а встречное «иди ты сам к черту».
Современный мир — и интернет как его важная составляющая — это постоянно меняющийся глобальный «форум», который заполнен множеством различных типов сообществ. Эти сообщества часто позволяют людям выражать себя таким образом, который освобождает их от того, что они считают общественными «нормами». В последние годы, с невероятной популярностью ютьюберов и тиктокеров, некоторые члены этих сообществ широко демонстрируют свои субкультуры. Одной из таких субкультур являются квадроберы. Кто это, стоит ли родителям паниковать, если ребёнок объявил себя кошкой, к чему всё это может привести и откуда, что называется, ноги растут?
На все эти и многие другие вопросы нам ответил Крашенинников Евгений Евгеньевич, кандидат психологических наук, доцент кафедры психологии образования и педагогики факультета психологии МГУ им. М.В. Ломоносова, старший научный сотрудник лаборатории психологии детства и цифровой социализации Федерального научного центра психологических и междисциплинарных исследований, отец пятерых детей.
Крашенинников Евгений Евгеньевич, кандидат психологических наук, доцент кафедры психологии образования и педагогики факультета психологии МГУ им. М.В. Ломоносова
В современном мире появилось слишком много различных субкультур. Квадроберы — одни из них. Кто же это такие?
Я бы хотел сначала сделать шаг назад. Когда мы говорим о «современных проблемах», то невольно возникает ощущение, что причины их возникновения коренятся именно в условиях современного мира. А это означает, что нужно будто бы менять именно эти условия, возвращаясь к каким-то прежним формам жизни. Но чаще всего современными в проблемах являются только их формы, а причины вполне себе вечные. Только сейчас они проявляются у детей в одном виде, а раньше по-другому. Отсюда два вывода. Первый: чтобы решить проблему, надо не с внешними её проявлениями бороться, а понять, чего же не хватает ребёнку. Второй: взрослые в большинстве своём прошли через подобные ситуации, у них в жизни были такие же «странности» поведения, которые они сейчас воспринимают как вполне нормальные (ведь выросли же нормальными людьми), а ведь бабушки и дедушки считали всё это неприемлемым и выходящим за всякие рамки здравого смыла и здоровой психики.
Теперь вернёмся к квадроберам.
Как только мы видим новое иностранное слово, описывающее непривычную форму поведения, да ещё и с подозрением на патологию или нарушение юридических норм (абьюз, харрасмент, буллинг, газлайтинг и т.п.), мы должны понимать, что эти слова чаще всего обозначают не нечто очень конкретное и легко опознаваемое, но спектр очень разных поведенческих проявлений, часть из которых относятся к вполне здоровым формам жизни, часть — к пограничным, когда нужно задуматься и напрячься, и только часть — к явной патологии. Такие термины с расширительным толкованием используются для манипуляции другими людьми, которых всегда можно обвинить в ужасных преступлениях; и от таких обвинений трудно отбиться, потому что окружающие знают, что, в принципе, с них могут начинаться и действительно страшные вещи. Думаю, у многих на слуху судебное разбирательство с профессором консерватории, преподававшем в музыкальной школе, который при обучении игре на фортепиано брал своих маленьких учеников и учениц за руки и поправлял осанку, прикасаясь к спине, вследствие чего был обвинён в педофилии. Значит ли это, что такие формы взаимодействия не могут быть тонкими педофильскими соблазнениями? Могут, конечно. Но они могут быть и вполне человеческими способами общения.
Так и с квадроберами. В широком смысле слова, под этим подразумевается любые анималистические действия: когда человек начинает в поведении подражать животному. Разумеется, сюда не относятся театрализованные действия; это и не про дошкольную игру; и разовые похрюкивания для смеха тоже не про это. Важно, что человек говорит, что он на самом деле является животным; важно, что это говорит не маленький ребёнок, а человек с достаточной степенью развития сознания; и важно, что человек начинает менять своё поведение.
Квадроберами изначально называли тех, кто пробовал использовать формы передвижения, свойственные животным; например, бегать на скорости на четвереньках. И это может быть как патологией, так и просто новым видом спорта; а что: прыгать с шестом более естественно?
Квадроберами называют девочек и мальчиков, которые надевают шапочки с кошачьими ушками и пририсовывают себе на лице черты этих зверьков. Но разве помада на лице, серьги или модные в 18-м веке «мушки» не меняют внешность?
Квадроберами называют себя и надоевшие быть людьми и решившие перейти в иной биологический статус. А отшельники, уходившие в лес и ведущие образ жизни, мало отличимый от животных, действительно ли были ненормальными?
Поэтому, чтобы разобраться в проблеме, надо очень чётко отличить, о каких именно поведенческих проявлениях идёт речь.
Фурри на прогулке. фото: vk.com
Помимо квадроберов есть фурри и териантропы. Если фурри просто изготавливают костюмы животных или рисуют их (не отождествляя себя с животными), то териантропы индетинтифицируют себя с животными. В чем вообще опасность таких увлечений? И для какого в среднем возраста подростков характерны такие увлечения?
Вот у нас и появились новые термины, и это хорошо. Обилие терминов не затуманивает сознание, как опасаются многие, а как раз разграничивает явления, внешне похожие, но реально очень разные.
Патологичны ли фурри и териантропы? На первый взгляд фурри вполне безобидны: многие дети любят рисовать; это привычное и обыденное поведение. А вот териантропы делают нечто непривычное: лают вместо человеческой речи, передвигаются по-обезьяньи и т.п. Но тут мы должны вспомнить, что же такое психологическая патология.
Патологическое поведение отличают два свойства, сочетание которых и определяет глубину патологии. Первое: несоответствие поведения реальности; второе: отсутствие осознания этой реальности. Возможны четыре сочетания этих параметров.
1) Небольшое несоответствие реальности и осознание этого несоответствия: человек часто кричит и будоражится по пустякам и понимает, что это всё яйца выеденного не стоит.
2) Небольшое несоответствие реальности и отсутствие осознания этого несоответствия: человек думает, что он умный и разбирается в истории или биологии, и регулярно учит других, но при этом интеллект его не силён и знания поверхностны.
3) Большое несоответствие реальности и осознание этого несоответствия: человек ведёт себя в сексуальной жизни, как представитель другого пола, но хорошо понимает, к какому полу реально принадлежит.
4) Большое несоответствие реальности и отсутствие осознания этого несоответствия: человек ведёт себя как Наполеон, как властелин мира, и реально так и думает, что он — Наполеон, властелин мира.
При этом чем сильнее патология, тем больше нарушается выполнение обычных жизненных задач. Наш первый крикливый персонаж продолжает ходить на работу, водить внуков в детский сад и выращивать бобы на даче; «Наполеон» же занят решением мировых проблем, и ему не до мытья посуды и таких мелочей, как зарабатывание денег себе на пропитание.
А теперь рассмотрим фурри и териантропов. Если «фурри» рисует животных, потому что любит их рисовать; эти картинки нравятся одноклассникам и для них устраивается выставка в школе; а ещё и некоторые из них продаются в интернете, то перед нами никакой не фурри, а обычный ребёнок. Если же он рисует их непрерывно, забывая есть по двое суток; перестаёт ходить в школу, общаться с людьми, то речь уже о том, что для такого поведения можно использовать новый термин — и пусть им будет фурри.
Если подросток делает дома берлогу из подручных средств, питается только мёдом и сырой рыбой, издаёт рыкающие звуки, перестаёт ходить в школу и общаться с людьми, то ситуация опасна. Если подростки собираются после школы, наряжаются в подобия медвежьих шкур, рычат друг на друга, а утром идут опять в школу (пусть даже и не сделав уроки — как и многие их одноклассники, которые вечером вели вполне человеческий образ жизни, сидя у телевизора и гогоча под просмотр сто семьдесят девятой серии «Бесстыжих»), то задуматься мы можем, но звонить в скорую психиатрическую помощь ещё рано. Тем более если речь о подростках.
Подростковый возраст — возраст проб. Человек ещё не знает кто он и какой он; он пробует себя в разных социальных ролях. И эти пробы могут выходить в том числе и за привычные нам рамки. Но ведь они живут уже немного в будущем, в отличие от родителей, которые живут чуть больше в прошлом. И эти пробы непривычного могут оказаться самым обыденным через несколько лет. Ведь те, кто придумывали интернет, гугл и википедию, в большинстве своём не были золотыми медалистами из серии «хочу всё знать»; часто это были те, кто отрешался от окружающего круга и проводил всё время в общении с железяками и странными наборами символов. А сейчас их последователи носят благородное имя «программист». Поэтому не будем торопиться сразу осуждать подростковые увлечения.
Певица Мия Бойка. фото: vk.com
Вообще, желание перестать быть «человеком» у подростков о чем может говорить? Есть ли ситуации, когда это нормально, а когда стоит бить тревогу? Например, после известного скандала с российской певицей, которая прилюдно «унизила» ребёнка-квадробера, многие посчитали своим долгом выложить в сеть фотографии 90-х годов, когда в тех же дестких садах, на различных огоньках, дети все сплошь и рядом были одеты в различные костюмы животных. При всём при том, что певица ясно дала понять, что, например, «пить из лужи» или «кусаться» — это уже запредельная ситуация.
Опять мы возвращаемся к понятиям нормы и патологии. Если ребёнок, говоря, что он капибара, выпьет воду из грязной лужи — это плохо. Но это ещё не патология. Это всего лишь дурь. А вот если он выпьет грязи, потом отсидит свои пару дней в весёлом отхожем месте, страдая и мучаясь животом, а потом всё равно пойдёт и опять будет пить из лужи, потому что он капибара, и его капибаричья душа не принимает тефтели и трюфеля — это уже патология.
Если ребёнок кусает других, то это плохо. Но это ещё не патология: то есть с этим не надо сразу бежать к психиатру. Даже к психологу идти ещё не обязательно, потому что, возможно, проблема не у него, а у родителей, которым нет дела до его воспитания; и работать надо с семьей. А вот если он кусается, объясняя свою агрессивность тем, что он шакал, и повторяет из раза в раз, изо дня в день, то, конечно, мы имеем дело не просто с нарушением социальных норм, а с реальной психологической (или психиатрической) проблемой. Итак, мы смотрим на регулярность странного поведения, на нарушение традиционных социальных взаимосвязей, на глубину таких нарушений и на то, действительно ли ребёнок не понимает, кто он на самом деле. Последнее проверить легко: исподволь поставьте, когда он гавкает, его любимый мультфильм; между делом, когда он грызёт вешалку, пронесите мимо его любимый тортик. Если он забросит свои предыдущие занятия и потянется за вами, значит, он, как минимум, осознаёт, что он человек.
Вообще, такие увлечения — они во всех случаях проходят? Но наверняка не во всех случаях они проходят бесследно?
Знаете, цивилизация, которая прошла через покемонов, телепузиков и тамагочи, достаточно устойчива. Сейчас все боятся, что дети, часами сидящие в онлайн-играх, массово сойдут с ума. А раньше боялись социальных сетей, а до того плейстешена, а ранее — ролевых игр в хоббитов, а до того — залипания в наушниках на рок-группах или зависания с гитарами в гараже, а ещё был футбол, ради которого Костя Шишкин и Витя Малеев забывали обо всём…
И где сейчас Костя, Витя, Галадриэль, Элронд, Блэкмор и остальные? Они работают в банках, автопарках, университетах, на бензозаправках, в магазинах и офисах; ездят отдыхать в Дубай и на Байкал; построили дачи, купили автомобили; у них дети — мальчики и девочки, которые рисуют себе на лице мордочки капибар и мяукают при встрече друг с другом.
Или сидят на обшарпанной кухне с подгнившими обоями, жалуются на жизнь и пьют дешёвый портвейн. Но точно не переполняют массово Канатчикову дачу в Москве, 23-й километр в Магадане, «на первом до конечной» в Рязани и другие дома для умалишённых. Конечно, и в сумасшедшем доме сейчас к Наполеонам добавляются и иные, более актуальные персонажи. Но их число не превышает проверенные историей доли процента.
Самоопределение — непростая тема для современного подростка, который много времени проводит в гаджетах, играет в компьютерные игры, где он может быть любым «героем»; современные подростки могут быть либо полностью предоставлены сами себе — родители слишком много времени работают, либо, наоборот, их время расписано по минутам — родители слишком боятся, что ребенок встанет не на ту дорогу. Можно ли сказать, что в таких ситуациях, любовь подростка к каким-то субкультурам — это бунт, желание сепарироваться от «не своей жизни» (например, ребенку интересны рисование и балет, а родители «впихивают» в него секции бокса, математики и сложных иностранных языков) или попросту отделиться от родителей и не иметь с ними ничего общего?
Жизнь подростка — всегда бунт. Вне зависимости от эпох и культур. И родители, конечно, этому бунту способствуют, стараясь загнать подростка в привычные им рамки, которые часто представляют собой давно отжившие системы правил и понятий.
При этом, наблюдая за подростком, образ жизни которого иной, а значит, сулящий неведомые опасности, задумаемся не только о предполагаемых минусах, но и о возможных плюсах.
Вот вы упомянули про компьютер. Обсуждать активность ребёнка в компьютерной игре интересно; но тут же вопрос в том, а станет ли компьютерный герой героем в обычной жизни, как персонажи фильма «Марс атакует», напрямую применившие навыки изничтожения компьютерных монстров в борьбе с инопланетянами. Но ведь компьютер (игры, сети) сыграл и другую роль: он вытащил детей из подъездов и дворов, где только в розовых воспоминаниях бабушек дети играли в салочки, пересказывали друг другу стихи Барто и мастерили кормушки для трясогузок. В реальности для большинства это был жёсткий опыт алкогольно-криминального познания мира. А сидящий у компьютера, как минимум, уже больше защищён от распивания бормотухи в подъезде и травли пацанами в проходном дворе. Но при этом, понятно, возникают уже новые опасности — изоляции от мира, ограничение живого общения, попадание в компьютерные манипулятивные сообщества. А бытие квадробером как раз вырывает из виртуального мира в мир собственных реальных действий. При этом квадроберничанье минимизирует опасности ролевых игр, которые были основным явлением 90-х в нашей стране, когда тысячи молодых людей собирались на несколько дней в каком-нибудь приволжском лесу и отыгрывали сюжеты «Сильмариллиона», являя удивительные способности к соорганизации при минимуме средств связи и отсутствии финансовой и, разумеется, административной поддержки. В ролевых играх было сюжетное богатство, проработанность игрового мира, разнообразие сфер приложения творческих сил (одежда, оружие, украшения – всё создавалось своими руками). У квадробера таких возможностей принципиально меньше: разрисовался, похрюкал, окопался — а дальше-то что? Именно поэтому такая игра в большинстве случаев быстрее надоест. Кроме того, ты должен вести жизнь в непривычных формах (например, ходить на четвереньках). Это просто неудобно. Да и, если ты эльф, ты привлекательнее для окружающих; а если крот — то только для крота.
И у квадроберства есть ещё один смутный, но реальны плюс: если ребёнок воспринимает это серьёзно, то он должен немножко изучить повадки животного и его образ жизни, то есть погрузиться в изучение биологии, а, кроме того, овладеть азами актёрского мастерства, чтобы походка павиана не напоминала ковыляние нетрезвого соседа по лестничной клетке.
Если вдруг однажды ребёнок сообщает родителю, что теперь он — бурый медведь (или любое другое животное), ребёнок начинает рычать, есть с земли — в общем, старается себя вести, как этот самый медведь (или как любое другое животное) — что делать?
Ну, порычите вместе с ним! Начните строить его берлогу. Как только дети увидят, что родители тоже принимают условия игры, у большинства пропадёт охота тратить на неё время.
Можно ли с уверенностью сказать, что подросток, — а не дети 5-6 лет в костюмах животных на фотографиях из детских садов — который вдруг объявил себя котом, — это ребёнок с детскими психологическими травмами?
Можно. Но не потому, что он объявил себя котом. А потому что детские психологические травмы есть у всех, даже если мы объявляем себя высокоразвитыми людьми. Но это не очень важно. Если у человека есть проблема, то поздно обсуждать, что было у него в детстве — надо искать, чего ему не хватает сейчас.
фото: freepik.com
Мы, родители, не можем отгородить своих детей от современного непростого мира: многие дети стали слишком жестоки, многие родители ничего не вкладывают в сознание своих детей — понятия дружбы, помощи и доброты стали слишком размыты — раньше всё-таки такого не было. Было непросто (если вспомнить те же 90-е), но понятия уважения ко взрослым, как и многие их перечисленных выше, были у большинства, а сейчас — у меньшинства. Что можно или нужно делать, чтобы постараться ребенка заранее «отгородить» от тех, кто может ощутить вдруг себя собакой, как себя вести, чтобы у ребенка не возникло желания примкнуть к какому-то очередному «течению»? Просто, что называется, разговаривать, быть заинтересованным в жизни ребёнка, спрашивать, как дела/что беспокоит/как день прошёл?
В данном случае, я бы с вами не согласился. Как я уже говорил, опасно приписывать проблемы изменению внешних условий. И раньше, и сейчас, понятия дружбы, помощи и доброты существуют; как раньше, так и сейчас они не очень популярны. Раньше об этом много говорили на классных часах (вызывая массовое отторжение у школьников, вынужденных часами выслушивать банальные нравоучения). А потом подросток выходил в реальную жизнь, переполненную травлей слабых, отбиранием мелочи у младших перед кинотеатром, ранним пьянством и сексуальной жизнью, жестокими драками между представителями любого пола и т.п. И к взрослым было не уважение, а послушание – и оно тут же заканчивалось, как только появлялась возможность. И в 70-е, и в 80-е, и в 90-е. И, конечно, нынешняя жизнь мягче.
И поэтому, если мы хотим обезопасить ребёнка, нужно понять, чего же ему не хватает. И это проблемы, перетекающие из поколения в поколения. И в каждом поколении, есть те, кто их решили, а есть множество людей, которые в них жили и живут, создавая иллюзию, что раз проблема вечная, то она нерешаемая. Проблема первая: детям нечего делать. При всём обилии кружков и секций, у детей нет настоящего, интересного им дела. Такого, например, какое мог предложить Владислав Крапивин в своей «Каравелле», где дети строили настоящие корабли и ходили в реальные походы, с опасностями и романтикой, с дисциплиной и ответственностью. При этом не обязательно искать интересное в отрогах гор и на речных порогах. Важно сформировать у ребёнка интерес к многообразию культуры, к разнообразию окружающего мира.
Но если родители сидят дома в выходные и слушают песни своей юности и те, что сейчас играют по радио, книг не читают практически никаких и рассказывают про то, что пейзаж за окном дачи — самый красивый на свете, то ребёнку ничего не остаётся как начать подкармливать тамагочи, отстреливать в компьютере монстров или превратиться в жирафа. И школа тоже не решает этой проблемы, так как за постижение мира ставит отметки; а вы бы хотели поехать в другую страну путешествовать, если бы знали, что за каждое действе вам будут ставить «пять» или «два»? Поэтому надо всячески расширять детский опыт, поощрять любые пробы, быть открытым к непонятному, к другим культурам, оставлять привычное и приятное; путешествуя, отправляться в необычные места — и это не магазины.
Ребёнок должен жить в квартире, которая открывает его окружающему миру; где есть камни, подобранные на берегу Мёртвого моря (и они не пылятся в коробочке в шкафчике); где магнитики на холодильнике рассматриваются и вспоминаются; где смотрят британское кино 50-х годов (потому что было же в Британии кино, и наверняка же классное); где на кухне разговаривают не только о сиюминутном.
Проблема вторая: у детей нет ценностей, ради которых хочется оставаться в реальности. Столетие в нашей стране разрушался институт семьи. У кого сейчас есть родовое гнездо: место, в котором накапливается материальная культура нескольких поколений; где встречаются четвероюродные братья в гостях у прабабушки? Какая самая старая вещь в вашей квартире, хранимая с любовью? Висят ли на стене портреты предков или только старое чёрно-белое помятое фото стоит в серванте за салатницей? А родители: как они проявляют в своей жизни вот ту самую дружбу, помощь и доброту? Что доброго делают тому, кто им точно ничего в ответ не сделает? При этом помогают реальному ближнему, а не псевдонищему в метро, доход которого неизмеримо больше, или переводят деньги в интернет-жуликофонд, потому что прочитали душещипательную трогательную историю о неизвестном придуманном тяжелобольном. Те, кому нужна помощь, рядом; добры ли мы к ним?
И третья проблема: у детей нет активной позиции. Нет даже места, где её можно проявить. Попытки школьного самуправления, где пообсуждали, а потом сделали так, как изначально хотели педагоги? Какая дома есть сфера быта, в которой ребенок — хозяин? То есть он знает, что если он сказал, что будет так, то взрослые согласятся, даже если им это не нравится? Это очень важно: взрослый не обязан хвалить каждый вариант прически подростка и каждый постер с убогим попсомузыкантом на стене; но ребенок должен знать, что плакат со стены никто не сорвет, а про прическу не будет оскорбительных и унизительных высказываний.
Если у ребенка будет семья, объединённая здравыми ценностями; если будут дела, в которых можно искать и проявлять себя; если будет поддержка окружающих как самостоятельного и инициативного человека, то странно залезать в дупло и оттуда кукарекать.
фото: freepik.com
А как тогда не перегнуть палку, «встревая» в жизнь своего подростка с надоедливыми (для подростка) вопросами о его жизни?
А это главный вопрос. Ребенка можно спрашивать обо всем; и советы можно давать любые; и, мало того, можно говорить, что музыка, которую он слушает, так себе, а фильм «Барби» не вершина кинематографического искусства. Но для этого нужно главное: доверие. А оно не возникает само собой. Оно начинается в младенчестве, когда мать кормит или перепеленывает не потому, что сейчас вспомнила или не вспомнила, а потому что знает, когда кормить — и никакой телефонный звонок ее не отвлечет. Оно продолжает укрепляться в детстве, когда ребенок знает, что если есть какая-то норма, то она, во-первых, не случайна, а обоснована, во-вторых, она будет выполнена, и, в-третьих, она всегда может быть изменена, если возникнут действительно важные обстоятельства. Оно развивается в начальной школе — в возрасте, когда родители и приходящие в дом взрослые друзья разговаривают о серьёзных вещах, делятся воспоминаниями о былых проблемах и переживаниях, привлекают ребенка к планированию важных дел (отпуска, ремонта), выслушивая его детские доводы и внятно объясняя свои основания. Оно укрепляется в подростковом возрасте, когда родители интересуются жизнью друзей, которых дети приводят в дом, и любят незнакомых мальчика и девочку, которые не соответствуют никаким их ожиданиям, но которых привели в дом их девочка и мальчик. Тогда никакие вопросы о жизни не смогут надоесть, так как каждый любит рассказывать о своей жизни и ценит, когда ею интересуются.
Дети, страдающие от детского травматического стресса, это те, кто в течение своей «маленькой» жизни получил одну или несколько травм, и у них развились реакции, которые сохраняются и влияют на их повседневную жизнь после окончания тех «знаменательных» событий.
Такой вид травм может включать различные реакции: интенсивное и продолжающееся эмоциональное расстройство, депрессивные симптомы или беспокойство, изменения в поведении, трудности с саморегуляцией, проблемы, связанные с другими людьми или формированием привязанностей, регрессия или потеря ранее приобретённых навыков, трудности с вниманием и учёбой, ночные кошмары, трудности со сном и едой, а также физические симптомы, такие как, например, боли. Дети старшего возраста могут даже начать употреблять что-то запрещённое, вести себя рискованно или заниматься нездоровой сексуальной активностью. Мы поговорили с Дианой Машковой, писательницей, кандидатом филологических наук, автором книг и курсов для родителей, основательницей социально-просветительского проекта «Азбука семьи» и просто мамой пятерых детей.
фото: семейный архив Дианы Машковой
Есть ли какая-то статистика, что за последние 10 (20, 30) лет в мире возросло количество каких-то определённых детских травм? Или же это просто стали чаще диагностировать?
Ещё в начале 90-х годов прошлого века вопрос о детских травмах воспринимался обществом и даже специалистами как некий миф. Был повсеместно распространён стереотип о пластичности детской психики – дескать, пока ребёнок маленький, он ничего не понимает и поэтому ничего не запомнит. Ни специалисты, ни родители не верили в то, что негативные события и деструктивные семейные отношения влияют на детей, причём, иногда самым фатальным образом. Поэтому, да, вы совершенно правы, ещё 30 лет назад в детские психотравмы не особенно верили и, соответственно, не умели связывать с ними трудности в поведении ребёнка или проблемы с его здоровьем, в том числе психическим.
Сегодня есть мнение о том, что детские психотравмы и их последствия встречались так же часто и в начале XX века. Просто никто их не диагностировал.
Но, с другой стороны, новые условия жизни – занятость мам и пап, распространение информационных технологий, растущая изоляция людей друг от друга, отрыв молодых родителей от «большой семьи», снижение качества и количества сенсорных стимулов (тактильного контакта ребёнка с родителями, контакта глаза в глаза, совместных игр и так далее) – часто становятся фактором риска. Чтобы ребёнок рос психически здоровым, ему необходим постоянный эмоциональный контакт со своими значимыми взрослыми – то есть, прежде всего, с родителями. Тогда через большинство негативных событий он сумеет пройти без серьёзных последствий.
Какие самые распространённые детские травмы?
Для того, чтобы ответить на этот вопрос и никого не запутать, нужно всё-таки обратиться к определению детской психотравмы. Доктор Брюс Перри, психиатр, основатель Академии детской травмы утверждает, что «травма – это переживание или повторяющиеся переживания, которые нарушают надлежащее функционирование системы реагирования на стресс. Делают её более реактивной или чувствительной».
То есть негативные события в жизни ребёнка сами по себе – это ещё не травма. При том, что спектр вариантов негативного опыта огромный: на протяжении шести уроков (глав) книги-тренажёра «Азбука счастливой семьи. 30 уроков родительской осознанности» мы приводим реальные примеры тяжёлых событий и их влияния на детей, чтобы сделать эту тему доступной и понятной родителям. Могут ли навредить ребёнку развод, переезд, пополнение семьи, другие неожиданные изменения в жизни? Могут, если мама и папа будут скрывать от детей предстоящие перемены или окажутся нечувствительными к эмоциональным потребностям, переживаниям своего ребёнка. Бывает ли, что землетрясения, цунами, стихийные бедствия, теракты и прочие ужасы не затрагивают психику детей? Конечно. Если родители или другие значимые взрослые были рядом, оберегали, удовлетворяли потребности и откликались на эмоции. Яркий тому пример – история Эммы Акопян и её новорождённой дочери. Они провели под завалами 7 дней после землетрясения в Армении в 1988 году. Эмма пострадала чудовищно и физически, и психологически. А её ребёнок остался цел и невредим благодаря любящей матери, её включенности.
Если говорить о самых страшных травмах именно для детей – это, как правило, отвержение и бесчувственность родителей, агрессия и насилие с их стороны; это весь спектр проблем, который говорит о серьёзных нарушениях в отношениях между матерью, отцом (или людьми, их заменяющими) и ребёнком.
Чем младше ребёнок, тем страшнее для него эти проявления в любой форме – от нежелания матери и отца иметь ребёнка до регулярного пренебрежения его нуждами.
А тяжелейшая травма для детей – это потеря семьи.
Мама/папа воспитывали ребёнка в одиночку – какие «травмы» скорее всего может получить ребёнок, когда нет второго родителя?
фото: freepik.com
Психологические травмы могли возникнуть, если родители во время развода и после объявляли друг другу войну, манипулировали друг другом через ребёнка, крайне плохо отзывались о втором родителе или делали вид, что его в принципе не существует. Последние две вещи нередко случаются, когда второй родитель исчезает из жизни семьи. И вот здесь очень важно взрослому позаботиться о себе, чтобы суметь помочь ребёнку справиться со сложными чувствами. Развод родителей – тяжелейшее испытание для детей. Нередко у ребёнка возникает ощущение, что мир рухнул, а сам он теперь никому не нужен, да ещё и виноват в том, что семья распалась. Важно не делать вид, что этих переживаний не существует. Лучше проговаривать, отзываться на чувства ребёнка: «Да, я понимаю, что тебе больно и тяжело. Мне тоже очень грустно от того, что папа теперь не с нами. Но ты, малыш, ни в чём не виноват! Я люблю тебя больше всех на свете, и папа тоже любит. По-прежнему. Просто, к сожалению, так иногда бывает, что мама и папа не могут больше жить вместе. И за это решение отвечаем только мы, взрослые».
Прекрасный пример подобной ситуации приведён в книге Юлии Борисовны Гиппенрейтер «Чувства и конфликты». Автор опубликовала письмо одной из своих читательниц, которая нашла способ поговорить с сыном так, чтобы ребёнок сохранил веру в себя, устойчивость. Мама и сын разделили грусть. Признали неприятные чувства.
Такая поддержка очень помогают детям избежать ненависти, агрессии и саморазрушения.
Если же говорить о трудностях, связанных с отсутствием рядом с ребёнком взрослых обоих полов, то это большая отдельная тема. Она больше связана с развитием.
Возможно ли утверждать, что есть детские травмы, которые 100% «аукнуться» во взрослом возрасте?
фото: freepik.com
Здесь нужно напомнить, что события – это ещё не травмы. И добавить, что у каждого ребёнка от рождения свой уровень психологической устойчивости, свой темперамент.
Какой негативный опыт с высокой вероятностью перейдёт в психотравму? Разрыв отношений или угроза разрыва. То есть, повторюсь, отношения ребёнка со значимыми взрослыми, в которых он им не нужен, не важен, не интересен, наносит вред. Повторяющееся моральное или физическое насилие крайне опасно. В этом случае ребёнок живёт в состоянии разрушительного хронического стресса. Если ребёнку часто угрожают родители, если они его игнорируют или говорят «лучше бы тебя не было», «ты мне больше не сын/не дочь», «отдам тебя в детский дом» – это по-настоящему страшно. Тогда последствия могут возникнуть самые тяжёлые, вплоть до психических болезней.
Сексуальное насилие – отдельная гигантская тема. В нём разрушаются личность и здоровье детей. Причём, для ребёнка одинаково ужасно быть свидетелем такого насилия или его непосредственной жертвой.
Все это максимальные зоны риска.
Есть ли «признаки», по которым возможно понять, что у ребёнка что-то не так с психикой? Или он из-за чего-то переживает? Когда, в общем, нужно обращаться к детскому психологу?
фото: freepik.com
К психологу стоит обращаться в любой ситуации, которая вызывает серьёзные опасения у родителей. Если ребёнок чересчур нестабилен (перепады настроения) вне возрастных кризисов. Если, опять же, вне возрастных кризисов он «постоянно плохо себя ведёт». Если внезапно меняется: был тихий – стал неугомонный, был общительный – стал закрытый, был нежный – стал резкий и так далее. Любое длительное сложное поведение ребёнка – это сигнал SOS нам, родителям. Нужно искать причину проблемы, а не давить или наказывать. Подробно, с реальными примерами из жизни, об этом можно прочесть в части «Трудное поведение» книги-тренажера «Азбука счастливой семьи».
Но, если честно, родителям бывает трудно прийти на консультацию к специалисту. У нас пока, к сожалению, не развита культура обращения за помощью. Многие взрослые, не обладая самыми базовыми знаниями в области семейной и детской психологии, считают специалистов «мозгоправами» и боятся их. Хотя консультация – это хороший способ получить поддержку и самому найти ответы на возникшие в семье вопросы. Понять, что у всего есть свои причины. Что бы ни происходило с ребёнком, ответ придётся искать в семье.
Поэтому, возможно, сначала стоит пойти к семейному, а не детскому психологу. Чтобы сократить путь.
И, конечно, очень важно наблюдать за состоянием ребёнка в целом. Как он спит? Не снятся ли ему кошмары? Как он ест? Нет ли резких изменений в пищевом поведении? Как реагирует на незначительный стресс? Не впадает ли в ужас и истерику из-за естественных трудностей? И так далее. У посттравматического стрессового расстройства довольно много симптомов. Они указывают на то, что ребёнок пережил психологическую травму. И на это нужно реагировать, чтобы вовремя помочь, не запустить ситуацию.
Психологическая травма, к сожалению, может породить немало проблем, включая отставание ребёнка в развитии. За примерами ходить далеко не надо – всего за 6 месяцев пребывания в Доме ребёнка, например, (потеря семьи, напомню, это тяжелейшая травма) у малышей появляется диагноз ЗПР (задержка психического развития) или ЗПРР (задержка психо-речевого развития). Можно этого как-то избежать? Да. Если мы поймём, что дети от 0 до 5 лет большую часть времени должны находиться рядом со своим эмоционально включёнными взрослыми (родителями, родственниками, усыновителями или опекунами), чтобы справиться с травмой. И дополнительно получать помощь специалиста. А институциональное воспитание противопоказано маленьким детям.
Как часто нужно с ребёнком беседовать на тему того, что его беспокоит? Или есть ли что-то, из-за чего он переживает? Или это дополнительная «нагрузка» на детский мозг, он может что-то навыдумывать и потом в это поверить?
фото: freepik.com
Неожиданный вопрос. Боюсь, здесь как раз никаких правил нет.
Искусственно такие беседы создавать точно не нужно. Регулярные усаживания на диван, сочувствующее выражение лица, встревоженные вопросы: «дорогой, что тебя сейчас беспокоит?», «не хочешь об этом поговорить?», скорее из области кинематографа. В реальной жизни никакого расписания для разговоров о чувствах и переживаниях нет. Зато есть возможность наблюдать за своим ребёнком, быть эмоционально настроенным на него. Вот он пришёл из школы и, не здороваясь, плюхается на диван лицом вниз. Не ушёл в свою комнату и не заперся там, значит, хочет, чтобы на него обратили внимания. «Сынок, я вижу ты очень расстроен», – хорошее начало для разговора в такой ситуации. Дальше шаг за шагом выясняем, что произошло. Точнее, внимательно слушаем – он сам расскажет.
Часто детям трудно признаться в своих чувствах, если источником обид стали мы сами. Можно помочь ребёнку высказаться: «Прости меня, я утром очень нервничала из-за опоздания на работу и повысила на тебя голос. Мне очень неприятно, что это произошло. Я – взрослый человек и не должна была так поступать». Вы удивитесь, насколько дети великодушны. Нам, взрослым, стоит поучиться этому у них.
К детям необходимо быть чуткими. Важно ощущать их настроение. А вот безо всякого повода создавать ситуации: «нет, я же вижу, что-то не в порядке, признавайся, что случилось» – точно не надо.
Как вообще нужно выстраивать разговор по душам с детьми разного возраста: например, с дошкольником, школьником младших классов, подростком? Влияет ли пол ребёнка на такие разговоры? Например, к девочкам нужен более мягкий подход? С мальчиками лучше будет говорить отец нежели мать? Кстати, что в таких ситуациях делать тем родителям, которые воспитывают ребёнка одни (то есть, нет второго родителя).
фото: freepik.com
На мой взгляд, у разговора по душам с ребёнком любого возраста есть несколько универсальных правил. Во-первых, нужно выбрать подходящий момент – когда никто никуда не торопится, все спокойны и настроены на общение. Во-вторых, важно не читать нотации, а интересоваться мнением ребёнка, использовать «активное слушание» (поддерживать высказывания ребёнка) и «я-сообщения» (делиться своими ощущениями, переживаниями, не обвиняя ребёнка в чем-либо). В-третьих, приводить примеры из жизни, которые дополнят картину того, о чём идёт речь. Хорошо бывает для наглядности рисовать объясняющие рисунки или схемы. И, в-четвёртых, не давать готовых решений, а вырабатывать их вместе с ребёнком. Даже с трёхлетним малышом таким образом можно вести успешный диалог.
Технология решения сложных ситуаций в диалоге (пять шагов решения конфликтов) прекрасно описана в книгах Юлии Борисовны Гиппенрейтер. Можно ознакомиться и применять.
Но если мама и папа сами боятся предмета разговора, не уверены в себе, то они не смогут вести беседу: ребёнок почувствует тревогу и погрузится в неё вслед за родителем. Поэтому важно прежде всего быть внимательным к собственным ресурсам и состояниям.
Что касается пола ребёнка: не думаю, что здесь это ключевой критерий. Любой разговор по душам всегда лучше складывается с тем родителем, к которому ребёнок испытывает больше доверия. Но, конечно, тему полового развития важно вести с родителем своего пола. Если его рядом нет или он не готов, значит, с другим значимым взрослым одного пола с ребёнком. Тут это действительно становится важным.
Ну и, резюмируя, должна сказать, что тема детских психологических травм в нашей стране только начинает звучать. Она гигантская. Пока ещё многое нами, взрослыми, не понято. Ещё больше недосказано. Поэтому очень важно делать её видимой, не замалчивать. Как в общении со взрослыми. Так и в беседах с нашими детьми.
