Детские психологические травмы: что это, и как с этим бороться

Опубликовано 19.06.2023 автором Мария Юдина

Травмирующее событие — это пугающее, опасное или насильственное событие, которое представляет угрозу жизни или физической неприкосновенности ребёнка. Быть свидетелем такого события — особенно когда оно угрожает жизни или физической безопасности близкого человека — тоже может быть травмирующим эпизодом в жизни ребёнка.

Травматические переживания могут вызвать сильные эмоции и физические реакции, которые могут ещё долго отзываться в жизни ребёнка уже после произошедшего. Дети могут испытывать ужас, беспомощность или страх, а также физиологические реакции, такие как учащённое сердцебиение, рвота или непроизвольное мочеиспускание (как и потеря контроля над кишечником).

Несмотря на то, что взрослые прилагают все усилия, чтобы обезопасить детей, опасные события всё равно происходят. Эта опасность может исходить как вне семьи (например, стихийное бедствие, автомобильная авария, стрельба в школе или насилие в обществе), так и внутри семьи: например, насилие (физическое или сексуальное) или неожиданная смерть близкого человека.

Мы поговорили с психоаналитиком, автором книг «Вся фигня от мозга», «Путеводитель по психопатам» и «Нарциссизм. Пси-операция» Василием Чибисовым и психологом Мироновой Юлией Александровной о том, у всех ли у нас есть такие детские травмы, что нам с ними делать и как самим не стать «зачинщиками» таких травм у своих детей.

Что такое детская травма (психологическая): есть ли категории, группы, какое-то общее определение?

Юлия: Определённых критериев для типизации детских травм не существует. Но мы можем вывести определение, что детская травма — это нарушение психики, вызванное сильным стрессом или пережитым насилием. Детей, как и взрослых, травмируют непреодолимые обстоятельства. Смерть, изнасилование, избиение более сильным человеком, физическая зависимость от плохих людей или неблагополучных родителей и т. д.

Когда нарушены безопасность или табу, а мы не можем этому противостоять — возникает травма, которая определяет надолго наше дальнейшее поведение и решения.

Правильно ли сказать, что все мы имеем детские травмы — в большей или меньшей степени?

Василий: Это далеко не так. Ещё дедушка Фройд и Карл Абрахам писали, что для формирования травмы нужна известная предрасположенность. Одного ребёнка может травмировать даже самая банальная ситуация (просто, условно говоря, так «сложилось»). Другой даже выйдет сухим из самых тёмных вод. Более того — психика так устроена, что в большинстве случаев травмы не часто оказывают фатальное влияние на все сферы жизни. Травма как бы обволакивается защитным слоем, уходит в бессознательное и может там покоиться всю жизнь. Но стресс или ретравматизация (повтор травмирующего эпизода) повышают риск «воскрешения» травмы со всеми вытекающими последствиями.

От чего зависит наше поведение, исходя из детских травм, уже во взрослом возрасте? Вот говорят, что у человека «есть стержень», «стойкий характер» — и ему тогда может быть попросту наплевать на эти травмы? Ну, обидели его пару раз в детстве, и он сам как-то это пережил без, что называется, потерь? Или эти самые детские травмы его таким и сделали?

Юлия: Мы не знаем как у «человека со стрежнем» реализуются эти травмы. Мы можем вспомнить гениального Чайковского, который при всей гениальности ел бумагу и всю жизнь плакал по ночам.

Также, если раньше за отказ ребёнка, например, есть кашу, родитель мог надеть ему, условно, кастрюлю на голову за непослушание, то сейчас популярная психология «задалбывает» людей бережным отношением к любому чиху ребёнка и культивирует в нём травмированность. Виктимное (состояние жертвы) состояние становится постоянным спутником ребёнка с его ранних лет, а в дальнейшем лень, инфантильность и иждивенчество удобно объясняются очередной недолюбленностью. Человек со стержнем — это прежде всего тот, кто не превозносит свою травму и не лелеет в себе жертву, как бы ни был сложен его путь.

На что стоит обращать внимание родителям в контексте своего общения и поведения с детьми? Как не нанести эти самые детские травмы? И как не перейти ту грань, когда начнёшь бояться что-либо сказать ребёнку, чтобы не нанести эти психологические травмы (и тут явно начнёт расти вздорный, избалованный и часто по-хамски общающийся ребёнок)?

Василий: Если поставить цель «не травмировать» и фанатично её достигать, может получиться очередная новомодная методика по воспитанию восторженных и не приспособленных к жизни идиотов. Как пел Высоцкий, «досадно попугаем быть, гадюкой с длинным веком, не лучше ли при жизни быть приличным человеком?». Неужели нельзя просто вести себя прилично с ребёнком и при ребёнке (и даже в его отсутствие)? Воспитание детей начинается с воспитания себя. Тревожная мать или истеричный отец могут обложиться книгами по воспитанию, но в нездоровой семейной среде ребёнку будет тяжело просто из-за атмосферы. Шандор Ференци (друг, коллега и ученик доктора Фройда) советовал родителям проходить психоанализ. Не ради каких-то чудес, а просто чтобы родитель вспомнил то, что он сам творил в детстве. Тогда и реакция на поступки ребёнка будет гораздо более адекватным.

Как уже взрослому человеку понять, что он что-то делает или как-то рассуждает, что говорит о том, что у него есть детская травма?

Юлия: Вопрос сложный, потому что конкретно детскую травму можно выявить только у специалиста. У человека могло что-то произойти уже в зрелом возрасте, что разделило жизнь на «до» и «после», в подростковом периоде или в молодости. Поэтому поведений, характерных именно для детской травмы, не существует. Критерии диагностики собственной травмированности могут быть следующие: панические страхи, порой беспричинные или «накрученные», сновидения с одним и тем же аффектом при пробуждении, нет ощущения «правильности» и естественности происходящего в жизни, всё кажется ложным и чужим.

При каких психологических детских травмах стоит обращаться к специалисту, а в каких — «само пройдёт»?

Василий: Если речь идёт о ребёнке, то никогда не будет лишним посетить детского психиатра. Даже если никаких травм нет. Не нужно бояться слова «психиатр». Вы же водите ребёнка на осмотр к обычным врачам, чтобы не пропустить какую-нибудь коварную болячку. Вот и в визите к детскому психиатру и невропатологу нет ничего необычного. Только ради всего святого — не доверяйте ребёнка психоаналитикам, особенно «детским психоаналитикам». Мы не работаем с детьми, у нас принципиально другая методология.

Если речь идёт о взрослом, который когда-то перенёс травму, то здесь всё индивидуально. Как таковой классификации детских травм нет. Вопрос в проявлениях. При припадках, головных болях, помрачнениях сознания и прочих тяжёлых симптомах вы сначала идёте к психиатру или врачу-психотерапевту (не просто к «психотерапевту», а к врачу, то есть человеку с лицензией и медицинским образованием). Если, как говорится, жить можно, но неприятно — выбирайте в зависимости от ваших целей. Посмотреть на травмирующие события под другим углом и изменить восприятие опыта — к гештальтисту. Оценить влияние травмы на принятие решений и восприятие информации — к когнитивщику. Увидеть в травме некий великий смысл и оправдать негативный опыт — к экзистенциальному психотерапевту.

Психоаналитик, теоретически, может работать с классическим ПТСР (посттравматическое стрессовое расстройство), используя методику Ференци (хотя она несколько устарела). Если травма всё еще «не отпускает», то какое-либо погружение в бессознательное не является оправданным. Однако клиент может «протестировать» аналитика, придя с травмой в качестве первичного запроса и с прицелом продолжить анализ уже после проработки непосредственно травмы. Тогда будет иметь место плавный переход от короткофокусной (краткосрочной) психотерапии к психоанализу как таковому.

В моей практике наиболее типичен промежуточный вариант. У клиента, помимо некоего травматического опыта, имеется ряд более актуальных проблем. Травматический опыт озвучивается на первом-втором сеансе, но не конфротируется (психоаналитик не задаёт прямых вопросов, не поднимает тему травмы по своей инициативе). Идёт работа над актуальными запросами (проблемами настоящего). Постепенно формируется терапевтический альянс, клиент убеждается, что он в безопасности и что специалист его безоговорочно принимает. Соответственно, облегчается доступ и к травмирующему опыту. А, значит, становится возможным без боли прорабатывать и саму травму, и её контекст.

Если такие детские травмы не пролечивать со специалистом, к чему это может привести?

Юлия: К скованной или несчастной жизни. С возрастом гибкость психики постепенно исчезает, и все травмы навсегда «бронзовеют» в ней – вместе со страхами, неудовольствием от жизни и в попытках реализовать эту травму дальше – например, уже на своих детях. Этого хочется, чтобы хоть как-то опредметить то, что мешало жить всё это время. И уже такая травма будет передаваться по наследству.

Страх, сентиментальность, отвращение: как эмоции создали мир, в котором мы живём

Опубликовано 02.11.2022 автором Мария Юдина

Эмоции создают мир, в котором мы живём. Они лежат в основе религий, экономики, стремления человека и к знаниям, и к конфликтам (одновременно). Не верите? Прочитайте книгу доктора философии Ричарда Ферт-Годбехера «Эмоции: великолепная история человечества» — это фундаментальный труд, переведенный на 20 языков. О том, как эмоции повлияли на ход человеческой истории. Исследование чувств в контексте разных эпох и культур — от древности и до будущего, от Ганы, Японии и Индии до России и Китая.

Выбрали несколько любопытных отрывков из книги — об отвращении, сентиментализме и охоте на ведьм, которая погубила тысячи женщин.

Охота на ведьм: как это произошло?

Гонения на ведьм XVI–XVII веков — один из самых ужасных примеров насилия над женщинами. Число убитых в период с 1560 по 1630 год составляет около 50 тысяч, хотя это по-прежнему остаётся предметом споров. Как же такое могло произойти?

Из множества чувств, которые люди испытывали по отношению к ведьмам в ту эпоху, особенно большое значение имели два. Одно из них — страх, а другое — особый вид отвращения, омерзение.

Бесконечный ужас в те времена был постоянным спутником европейца. В 1492 году Колумб открыл новый континент — что для обычного человека стало потрясением. Бушевала борьба католиков и протестантов: с 1480 по 1700 год ведущие державы Европы воевали друг с другом 124 раза. Участились эпидемии: год за годом в Европу возвращалась чума. А ещё с 1250 года по всему земному шару стала меняться погода: средняя температура упала на 2 °C — а это неурожай и голод.

Нервы людей были на пределе. Все чувствовали страх. Благодаря этому голоса милленаристов, веривших в скорый конец света, звучали громче и авторитетнее.

В ведовстве обычно обвиняли изгоев старше сорока лет. Легкими мишенями становились бездетные вдовы и пришлые женщины, вынужденные попрошайничать

«А что с омерзением?», — спросите вы. Да всё просто: если вы хотели вычислить ведьму, стоило искать человека, который вызывал бы у вас эту эмоцию.

Желательно, женщину. Почти все изображения ведьм того времени одинаковы: это постаревшие женщины с несовершенными и немощными телами. Но и молодые девушки страдали. Нередко их изображали на фресках занятых чем-то богомерзким: испусканием газов, обменом физиологическими жидкостями, «неестественным» проникновением и прочими сексуальными действиями. А ещё люди верили, будто ведьмы могут заразить их своим злом — достаточно бросить на человека косой взгляд.

Тому, кто хотел избежать обвинений, следовало, вероятно, оставаться молодым и красивым, не поддаваться эмоциям и делать что велено.

Как мы стали сентиментальными

Вспомните приятное ощущение радости, когда вы видите, как кто-то помогает пожилой женщине перейти дорогу. Мы бы назвали это эмоциями. А в эпоху Просвещения философы нарекли эти чувства сентиментальными, или сантиментами — чувствами, которые вы испытываете, когда кто-то поступает правильно или наоборот.

Надо сказать, у философов были разногласия по поводу сантиментов. Шефтсбери считал чувства частью нашей внутренней физической природы. Хатчесон видел в них реакцию на баланс и его нарушение. Молодой человек помогает старушке перейти дорогу — пример баланса. Молодость и старость, немощь и здоровье. Дэвид Юм сводил все к полезности. Если я помогаю пожилой женщине перейти дорогу, значит, она благополучно доберется до конечной точки маршрута. Известный сентименталист Адам Смит объяснял сантименты через сочувствие.

«Читать эту книгу — все равно что смотреть знакомый фильм вверх ногами, — пишет автор и соведущая программы Making History Исси Лоуренс. — Позвольте Ричарду Ферту-Годбехеру взять вас за руку и провести по причудливому пути через новые и привычные исторические ландшафты. Любой труд, который начинается с Сократа и заканчивается эмодзи, заслуживает места на моей полке!»

Смит полагал, что внутри каждого есть «беспристрастный зритель», который чувствует себя плохо, когда другим плохо. И наоборот. Сейчас мы назвали бы это эмпатией.

Существовало две разновидности сантиментов — моральные сантименты (те, что описаны выше) и эстетические. Кажется, эти две категории не имеют между собой ничего общего. В конце концов, умение оценить красоту BMW в наши дни не делает вас хорошим человеком. В XVIII веке люди так не считали. Наличие вкуса предполагало нравственность и здравомыслие. Отсутствие вкуса свидетельствовало об обратном. Красота была признаком добра, уродство — признаком зла.

Так философам удалось найти добродетельное в стремлении к обладанию вещами. А хороший вкус стал служить вам оправданием.

Такое разное отвращение

Многие считают, что эмоция отвращения — некий универсальный моральный ориентир, который есть внутри каждого из нас. Но можно с уверенностью утверждать, что разные люди находят отталкивающими разные вещи, и это ключевая черта отвращения.

Например, почти в каждой культуре найдется блюдо, которое представители других народов посчитают омерзительным. У шотландцев есть хаггис — овечий желудок, фаршированный толокном и другими ингредиентами — какими именно, вам лучше не знать.

В Швеции любят сюрстрёмминг — блюдо из сельди, которую не менее полугода ферментируют в банке. Запах, висящий в воздухе при открытии такой банки, — один из самых едких, что вы когда-либо почувствуете. На Сардинии изготавливают знаменитый сыр касу марцу с живыми личинками (для дополнительной порции белка). Многие культуры и некоторые современные гуру альтернативной медицины прописывают в качестве лекарства мочу и фекалии, как человеческие, так и животных. В том, что касается отвращения, люди довольно странные. Притом друг от друга нас отличает не только то, что нас отталкивает, но и сами слова и концепции, которые мы используем, чтобы это описать.

Не нужно зарываться глубоко в историю, чтобы увидеть, что отвращение не так универсально, как вы думаете. Английское слово disgust относится к той форме отвращения, о которой говорится в большинстве статей по психологии, во многом благодаря доминированию англоязычных журналов в научной среде. Такое отвращение в основном связано с тем, чтобы не смотреть, не трогать, не нюхать и не пробовать вещи на вкус, потому что это вызовет у вас тошноту. Столкнувшись с чем-то подобным, вы скорчите вполне конкретную гримасу, которую в психологии принято называть зевком. Вы и сейчас можете ее представить: сморщенный нос, насупленные брови, опущенные уголки губ.

Немецкое слово для омерзения, ekel, не всегда связано с чем-то вызывающим тошноту. В своём общем значении — «отстраниться или избежать чего-то неприятного» — в прошлом ekel могло быть вызвано, например, щекоткой. Французское dégoût тоже несколько отличается. Это чувство возникает от перенасыщения чем-то хорошим: когда вы съели чуть больше торта, чем следовало, когда кто-то переборщил с парфюмом или с украшениями. Оттенки значений разнятся в зависимости от языка и культуры.

Страх, лишение любви и уход от общения как формы насилия: как они влияют на детей

Опубликовано 11.10.2022 автором Мария Юдина

Изоляция, страшные истории, запрет на сладкое, эмоциональное избегание, контроль — многим родителям не кажутся проблемными эти «современные» методы воспитания. По сравнению с физическими наказаниями и криками они представляются почти мягкими. Но, используя их, мы по-прежнему находимся в красной зоне мер, которые для развития детей неполезны.

Автор книги «Свободные и любимые», психолог, педагог и мама троих детей Сюзанна Мирау показывает, почему не стоит использовать страх и другие формы давления как воспитательное средство.

Страх как воспитательное средство

Многие из нас наверняка когда-нибудь говорили: «Если не пойдёшь со мной за руку, тебя задавит машина» или «Будешь плохо себя вести — Дед Мороз оставит тебя без подарков!» Именно на детей помладше многие родители воздействуют при помощи страха: запугивают, чтобы добиться желаемого поведения.

На первый взгляд такой метод кажется осмысленным и практичным, потому что касается настоящих опасностей вроде горячей плиты или дорожного движения. Но давайте внимательнее рассмотрим последствия. На малышей апелляция к страху действует, так как в системе привязанности дети не могут обходиться без защиты и заботы.

Однако, заставляя их бояться, мы подаём им сигнал, что не станем их защищать или не сможем этого сделать.

Не хочу чистить зубы!

Именно у маленьких детей часто возникает проблема с тем, чтобы почистить зубы. Ребёнок закрывает ротик, мотает головой — демонстрирует, что «просто» не хочет. Многие родители действуют в такой ситуации против воли ребёнка, применяя физическое насилие. Иногда на этом настаивают даже стоматологи. Те, кто не хочет действовать силой, прибегают к страху: «Не станешь чистить зубы — у тебя будет кариес, а это больно. Врачу придётся делать тебе укол и сверлить во рту бормашиной».

На многих малышей такие истории не оказывают воздействия: они для них слишком абстрактны. Но ребёнок может испугаться. И потом его не заставишь пойти к врачу.

Многие родители думают, что подобными историями наглядно демонстрируют «причинно-следственную связь». На самом же деле это игра на страхе, в которой взрослые отдаляются от своих непосредственных родительских обязанностей.

Разумеется, сложно что-то сделать, если ребёнок сопротивляется. Но мы как родители отвечаем за то, чтобы найти для этого ненасильственный путь, защитить детей и удовлетворить их потребности. Именно это и есть родительство, а всё остальное — принуждение.

Значит, мы должны быть креативными и задуматься: может, мы выбрали не то время? Возможно, ребёнок устал? А вдруг пригодятся песенка, видеоролик, перчаточная кукла, игра или таблетка для индикации зубного налёта?

Наша ответственность

Нельзя снимать с себя полномочия и ответственность. Нельзя полагаться на страх и надеяться, что он сделает за нас нашу работу. Ребёнок пойдёт нам навстречу искренне и с душой, если основные условия соответствуют детскому мышлению и его собственным возможностям. И в типичном «страшном месте» посреди улицы мы тоже можем подыскать аргументы, опирающиеся на безопасность и привязанность.

Например: «Если ты возьмёшь меня за руку, я смогу следить за дорогой ещё внимательнее и защитить тебя от опасностей».

Формулировка «если не будешь хорошо себя вести, то…» сама по себе не очень понятна малышам. Вместо неё мы можем назвать ценности, которые важны именно сейчас: «Когда ты кусаешь братика, ему больно. Мы в нашей семье друг другу больно не делаем. Если ты злишься, можешь сделать то-то или то-то — это нормально».

Дистанция

Основанные на страхе воспитательные меры сильно воздействуют на маленьких детей, что проявляется в повышенной тревожности и проблемах в более старшем возрасте.

Родители отказываются выполнять защитные функции и в тех случаях, когда, позиционируя себя как какую-то инстанцию, говорят о себе в третьем лице: «А сейчас ты должен пойти с мамочкой!» или «Папа не хочет, чтобы ты дергал его за волосы!» Этим мы как будто абстрагируемся от себя как личности и сталкиваем ребёнка с инстанцией «мать» или «отец».

Ни с каким другим человеком мы не стали бы общаться подобным образом. На очень узкой дороге мы никогда не скажем кому-нибудь: «Не могли бы вы немного отодвинуться от женщины? Ей слишком мало места!» — или у кассы в супермаркете: «Простите, но вы пролезли перед мужчиной без очереди!»

Обращаясь к ребёнку, мы используем такую формулировку лишь затем, чтобы оправдать нашу властную позицию и дать понять, что он должен следовать за матерью или отцом. Но дети не следуют ни за кем автоматически, просто на том основании, что этот кто-то авторитетен, с нашей, взрослой точки зрения.

Они следуют какому-нибудь пожеланию, наставлению, руководствуются отношением. Это отношение возникает между родителями и ребёнком на основе доверия, а не потому, что мы утверждаем свою власть над ним.

Лишение любви

Мы прибегаем к страху в воспитании и в том случае, когда сознательно отворачиваемся от ребёнка и угрожаем лишением любви: «Оставь меня в покое!», «С ребёнком, который бьёт других, я тоже играть не хочу!».

Для детей лишение любви — ужасный, болезненный опыт. Они делают вывод, что их любят, только если они демонстрируют определённое поведение.

Это сказывается на самооценке, а позднее — на том, как они будут строить отношения. К тому же при этом они отучаются реально воспринимать и понимать себя и свои потребности. Проблема знакома многим взрослым, которые не осознают своих потребностей и зачастую не могут вовремя понять, что их личные границы нарушены.

Более того, лишение любви ведёт к ухудшению психологического здоровья: возрастает риск депрессии. У детей, которых воспитывали, лишая любви, страдает и моральное развитие, ведь самым важным для них становится неукоснительное следование заученным правилам.

Педагог Альфи Кон делает соответствующий вывод: «Если мы поставили перед собой важную цель — помочь нашим детям вырасти чуткими и психически здоровыми людьми, то должны осознать, как сложно это сделать, опираясь на… лишение любви».

Уход от общения

Есть и такая форма лишения любви, как уход от общения, — не намеренное наказание, а как неосознанная реакция, которая зачастую связана с нашим негативным детским опытом. Мы подсознательно сторонимся ребёнка и его потребностей. Нам в тягость играть с ребёнком, и мы отговариваемся разными бытовыми делами: «Я не могу сейчас с тобой поиграть, у меня ещё стирка», «Сейчас правда никак, мне обязательно нужно ещё…», «Слушай, займись-ка лучше чем-нибудь сам у себя в комнате».

Разумеется, мы как родители не должны постоянно развлекать детей играми, листать с ними книги, смотреть детские передачи и азартно рубиться в компьютерные игры на смартфонах.

Но уделять детям внимание точно надо: тогда они чувствуют, что их замечают и ценят, а мы лучше узнаём их. Если в нашем детстве мы осознавали, что никто не вникает в наши дела, если мы не могли вступить в искренний, уважительный диалог и мало играли с родителями, нам зачастую сложно поступать как-то иначе. Нам трудно согласиться на совместную игру с ребёнком, в которой он всё решает на равных, трудно открыться его фантазии и вообще вынести такую ситуацию.

Порой мы намеренно ищем себе другие дела, лишь бы выпутаться из этого положения. Именно в быту, который не предполагает нашего активного общения с ровесниками, мы часто испытываем соблазн отделаться от детей — например, утыкаемся в смартфон. А ребёнок чувствует, что его отвергают, что его попытки социального взаимодействия остаются без ответа, — в то время как родители физически рядом, эмоционально они увлечены чем-то другим.

Это болезненно и неблагоприятно для развития самооценки. Если мы замечаем, что снова и снова избегаем близкого общения с ребёнком и ищем повод уклониться от взаимодействия с ним, стоит заняться этой проблемой.

Не ваша вина, что вы так чувствуете. Но нельзя нести этот груз дальше. Нам и детям будет интереснее и приятнее общаться друг с другом, если действовать осознанно. Мы можем играть в игры, которые нравятся всем, или вместе заниматься домашними делами. Диалог станет доверительнее, а взаимодействие — крепче, если мы найдём общие точки соприкосновения. А они есть всегда и в каждой семье — свои.

Потребность нравиться: как возникает застенчивость и можно ли с ней бороться

Опубликовано 04.08.2022 автором Мария Юдина

Практически каждый человек однажды переживал приступы сильной застенчивости, неловкости, неуверенности в себе и тревоги. Это чувство часто сопровождают физические проявления: сухость во рту или холод в животе, слабый и дрожащий голос, краснота. А иногда в голове воцаряется полная пустота, и только потом мы думаем: «Ну почему я не сказал то-то и то-то?»

Если вы переживали подобное, знайте, что вы не одиноки: 98% американцев признались, что сталкиваются с проблемами такого рода.

Как возникает застенчивость? И можно ли с ней бороться? Разбираемся вместе с автором книги «Застенчивость», психологом и ведущим мировым исследователем социальной тревожности Линн Хендерсон.

Эволюция мышления

Мозг человека постоянно озабочен тем, какое впечатление мы производим на окружающих. Наши ближайшие родственники — шимпанзе — тоже проявляют явную социальную тревожность, но никогда не станут переживать, как другие обезьяны отреагируют на их лишний вес или на несовершенные черты «лица». Люди же делают это весьма часто.

Если страхи представителей животного мира связаны с физическими угрозами, то людей больше беспокоят угрозы социально-психологического характера — что их отвергнут, проигнорируют, будут дразнить или критиковать.

Нас очень волнует, как мы выглядим в глазах других людей, мы не хотим казаться им никчёмными.

Но как получилось, что мнение других приобрело такое значение? Дело в том, что человек — существо, от природы настроенное на сотрудничество. Со дня появления на свет мы нуждаемся в поддержке и помощи других людей. Чтобы получить эту помощь и поддержку, нам необходимо быть привлекательными для людей, которые не входят в наш ближний круг. То, насколько человек любим и принят своими соплеменниками, нередко определяло, будет ли он жить или погибнет. Иными словами, оказаться отвергнутым десятки тысяч лет назад было для человека очень плохим развитием событий. В современном обществе это уже не вопрос жизни и смерти, но быть любимым важно для качества жизни.

Система угроз и система успокоения

Испытывая сильную застенчивость, мы начинаем подстраховываться, выбирать менее рискованные варианты или сдерживать себя. Иногда делать это вполне нормально, а иногда, если мы подстраховываемся и сдерживаем себя до предела, не заводим друзей или отказываемся от социальной деятельности, качество нашей жизни серьёзно страдает.

Почему же мы всё равно выбираем такие действия? Отчасти потому, что наше поведение направляют разные системы обработки эмоций:

Система угроз (защиты), которая помогает нам обнаруживать кажущуюся опасность и реагировать на неё. При её активации типичными эмоциями являются тревога, гнев или отвращение.
Система стимула (действия) и поиска ресурсов, которая стимулирует и направляет наши желания и помогает нам преследовать свои цели. Если эта система слишком слаба, это может лишить нас мотивации, энергии и жизненной силы.
Система успокоения, которая связана с чувством удовлетворения, спокойствия, безопасности и благополучия.

Эти три системы постоянно взаимодействуют друг с другом и определяют наше состояние. Схематично их взаимодействие можно представить так:

Что интересно, регулировать работу системы угроз может система успокоения. А она, в свою очередь, зависит от того, сколько доброты, заботы и поддержки мы получаем в свой адрес. Вспомните, как в детстве, будучи огорчёнными и расстроенными, вы шли к родителям, которые подбадривали, утешали и обнимали, — и вам сразу становилось легче.

То же самое происходит во взрослом возрасте: развивая доброту и сострадание к себе, мы деактивируем систему угроз и тем самым боремся с застенчивостью.

Практика. Циклы мышления

Представьте, что вы идёте на собеседование. Вы тщательно к нему подготовились, всесторонне изучив компанию и обязанности, представленные в вакансии. Вы составили список вопросов и, уже поднимаясь в лифте, в очередной раз мысленно прокручиваете в голове ответы… как вдруг в голове воцаряется пустота! Вслед за ней вы ощущаете внезапный всплеск тревоги, у вас пересыхает во рту, вас охватывают паника и острое желание отменить собеседование. Вот так быстро может возникнуть социальная тревожность, которая покажется непреодолимой (хотя на самом деле она преодолима).

Обратите внимание на свои эмоции и мотивацию. Чувствуете ли вы угрозу? Испытываете ли злость, страх, тревогу, беспокойство или отвращение? Чувствуете ли желание, нетерпение или страсть, думая о своей цели? Наконец, спросите себя, насколько вам безопасно: чувствуете ли вы себя умиротворенными, спокойными и довольными?

Оцените эти ощущения по шкале ниже.

Теперь попробуйте кратко описать свой цикл мышления, связь между новыми компетенциями мозга (мышление, беспокойство, воображение) и его более древними эмоциями или реакциями (тревожность, избегание, гнев, негодование). Можно использовать таблицу ниже.

Пример. Андреа была очень застенчива и со школьных лет избегала социальных взаимодействий. Она хотела научиться вести светскую беседу на встречах для тех, кто ищет вторую половинку. Девушка уже добилась некоторых успехов в коротких разговорах и теперь планировала перейти к более продолжительным беседам на мероприятиях: рассказать немного больше о себе, о своих интересах и о том, что ей нравится делать. Но когда пришло время действительно идти на такое мероприятие, Андреа вдруг изменила свое решение. Она испугалась, что не сможет придумать, что сказать, и будет выглядеть глупо.

Вот как выглядели ее циклы мышления:

Получается, что социальная тревожность — это естественная эмоция, которая коренится в нашем мозге; и если мы её испытываем, то это не наша вина. Мы можем научить свой мозг состраданию и тем самым поддерживать себя, когда напуганы или расстроены. Когда мы осознаём и принимаем свою застенчивость, не позволяем социальной тревожности мешать достижению наших целей и взаимоотношениям с окружающими, наш мозг работает лучше. При этом мы сами становимся успешнее и счастливее.

ГлагоL

Архив метки: страх